Долгая дорога к храму (рассказы)

Егор услышал этот голос, обернулся, увидел настрадавшееся ее лицо, готовое обрадоваться, что поезд не увозит его, и понял, какую он наделал беду. Кинься он сейчас, как надо бы ему, к вагону, и ей уже не устоять — бросится за ним или свалится с ног, у нее не хватит сил удержаться на месте. Он махом подлетел к Елене, успел коснуться рукой горячей ее щеки, подсунул сползающую с рук Анку.

— Я поглядеть, не ревешь ли опять? Ни, у меня! — сказал он с каким-то хрипом и пустился за своим вагоном. Прыти в нем еще было много и силы еще много осталось: легко подтолкнул Сапунова в вагон, сам вскочил прямо на верхнюю ступеньку. Проводница захлопнула за ним дверь, щелкнула ключом:

— Не бывал под колесами-то? — И ушла, сердитая, к себе.

Егор с Сапуновым остались одни в тамбуре. Сапунов поискал рукой сзади себя откидную скамеечку, опустил ее, сел и словно замер, ноздри только дрожали, и колыхалась приставшая к губам какая-то пушинка.

Надо бы улыбнуться, сказать чего-нибудь Сапунову, мол, поцеловаться вот приспичило и соскочил, а чего, дескать, тут такого-то? Но не улыбалось и не говорилось Егору, вроде даже и не дышалось. Что-то билось в голове, токало — беду он наделал. Беду.

Егор отвернулся к двери, потер рукавом запотевшее стекло, пригляделся. За вагоном шла темная полоса ельника старой посадки. Кой-где ельник обрывался, и видно было что-то синеватое, оно высилось горбом и пропадало в сумерках. Это и было покатое поле, по которому взбиралась, наверно, теперь Елена с Анкой. Егор сглотнул горечь, вставшую в горле, и, сильно нажимая на стекло, стал тереть его уже ладонью. Поезд делал плавный поворот к мосту. Скоро вдалеке будет чернеть совсем нестрашная отсюда полоса оползня, без острых разломов пластов земли, без крошева деревьев, без свистящих на ветру корней… Егор прижался к стеклу бровями, прикрылся ладонями, чтобы не отсвечивало, не мешало глядеть. Но ничего уже не видно. Пусто. Синё. И Егору представилось, что Елена так еще и стоит на том месте, где он коснулся ее щеки в последний раз, и никак еще не может вдохуть в себя воздух и оглядеться: куда им теперь идти с Анкой. Словно за нее он потянул в себя воздух и держал его долго, пока мог терпеть ломоту в висках.

— Скажи хоть чего-нибудь, попросил он Сапунова.

— А чего я тебе скажу? — отозвался тот. — Вот едем. Три часа осталось и пять остановок. Подремлем пойдем, или опять прыгать будешь?

— Иди, дремли. Я отпрыгался.

Ярославль, 1968 г.

Записка

По привычке потрепав рыжую секретаршу за костлявое плечо, Герман вошел в кабинет и увидел на идеально прибранном письменном столе белый лист бумаги. «О, черти, уже что-то пишут… Кому я понадобился, на выходные глядя?». Он привычно переобулся в легкие кабинетные штиблеты, задвинув уличную обувь под стол, и в прекрасном, даже слегка игривом настроении опустился в мягкое рабочее кресло. «Ну, и чего тут?» — спросил он, небрежно подвинув к себе лист, где чернела всего одна строчка: «Ты еще жив, козел? Поторопись с завещанием. У тебя осталось полтора дня.» Пропустив слово «козел», Герман еще раз пробежал глазами строчку, потом негромко прочитал ее вслух и почувствовал, как из недр организма подступает к горлу противная икота. «Спо-кой-но, Бубен!» — сказал он себе, и, чтобы подавить икоту, с двух сторон нажал ногтями основание среднего пальца. Икота моментально улеглась. «Ну, вот… А теперь подумаем: кто у нас так шутит? Для начала узнаем…»

— Галочка! — сказал он, нажав кнопку селекторной связи, и повторил извечное: — Сквозь двойной дверной проем носик дивный свой просунь!

— Слушаю, Герман Петрович! — появилась она в кабинете. — Вы всё шутите…

— Возможно. А теперь — шутки в сторону. Мне тут записочку без подписи оставили… Кто до меня заходил в кабинет? — И он помахал перед собой злополучным листком.

— Кроме меня, никого. Да никто и не рыпался.

— Прекрасно. Да и шрифт вроде как от твоей машинки. Значит, это ты рассчитываешь на завещание? Не рано?

— От вас дождешься! — игриво отмахнулась секретарша. — Да я, сказать правду, и не проверялась еще.

— А, может, и не надо? Чего ждать от «козла»?

— Это кто это у нас козел? — подходя вплотную, спросила Галя и пальчиком стукнула Германа по носу.

— Да вот, записочка тут… — Одной рукой плотно, так, что почувствовал ее лобок, Герман прижал Галину к себе, а другой поднес к ее глазам листок бумаги.

— Ну, балуй! Дверь-то не заперта… Кто войдет сейчас, — сказала она вмиг сорвавшимся голосом и отстранилась от Германа. — Чего там написано?

— Читай, если не помнишь! — Герман скомкал листок и опустил его в ее открытое декольте.

— Эха, ты! — вырвалось у нее, едва пробежала глазами мятый текст. — Это, чего? Тебе записка такая? Сегодня положили? Это кому ты так насолил?

— Не тебе?

— Обалдел? Я чего, не знаю, такой ли ты еще живой?

— Ладно. Иди, — сказал он. — Мне подумать надо.

Галина резко повернулась на выход, но у тамбура остановилась и оглянулась, спрашивая взглядом: «А может, запереть дверь?»

— Иди, иди, — махнул он ей рукой. — В другой раз.