Долгая дорога в дюнах

— Какой шустрый! — Полковник скользнул по нему быстрым, испытующим взглядом, переглянулся с Грикисом. — Из тебя еще лекарства не выветрились.

— Товарищ полковник… — Банга стиснул зубы, поднялся. — Разрешите, очень прошу. Это же как в свой дом — первому войти.

Некоторое время в блиндаже было тихо, затем полковник неохотно согласился:

— Ладно. Кого с собой возьмешь?

— Калниньша, Лаукманиса, Соколова, Круминьша, — торопливо перечислил Артур. — Проверенные ребята.

— С вами пойдет один товарищ.

— Какой товарищ?

— Старший лейтенант Горлов. Из корпусной разведки. К вечеру должен прибыть.

— Товарищ полковник, а без няньки никак нельзя? — сдержанно спросил Артур. — Неужели сами не справимся?

— Сами с усами… — проворчал командир полка. — Приказ, капитан. Тебе что, лишний человек помешает?

— Лишний всегда мешает? — угрюмо отозвался Артур. — Не на прогулку идем.

— Повторяю, это приказ. Не нашего с тобой ума дело. И не кипятись — говорят, он в самом деле спец, подметки на ходу отрывает.

— Война не цирк…

— Ладно, давай-ка лучше к столу. Как-никак сегодня Лиго.

Однако Артур повел себя неожиданно странно: заволновался, бросился вон из блиндажа, пробормотав невнятное: «Я сейчас». Сквозь плащ-палатку было слышно, как он крикнул кому-то, и тут же у входа в блиндаж грянула такая знакомая и родная песня. Это был старинный латышский напев, воспевающий вершину лета — тот день, когда все Яны становятся именинниками и все латыши становятся Янами, и двери любого дома, и души открыты для всех, а священный долг каждого хозяина — потчевать гостей молодым пивом и тминным сыром. В землянку вошли трое солдат — на их головах красовались венки из дубовых листьев. Самый большой венок держал в руках Лаймон Калниньш — он был в лейтенантской форме.

— Лиго, Лиго, — пели солдаты, притопывая сапогами.

Лаймон подошел к полковнику и, надевая на него венок, сказал:

— Разрешите поздравить, товарищ полковник. — От всех Янов разведроты.

— Спасибо, ребята, — растроганно улыбнулся командир полка. — Откровенно говоря, я сегодня сам… как не в себе. И дом виден, и праздник этот… Вот смотрю на карту, вроде бы совсем рядом. — Сарма поставил на кружочек с надписью «Рига» пистолетный патрон.

— Мой ближе, — горделиво зарделся Лаукманис, небольшой худенький солдат. — Вот здесь. — Он ткнул пальцем в район Даугавпилса.

— А мне далеко — во-он куда, — тоскливо сказал другой.

Солдаты теснились у карты, водили по ней пальцами, отыскивая родные места.

— А где наш с тобой? — обернулся Артур к Лаймону.

— На карте все близко, невесело усмехнулся тот. — А на пузе…

— Что ж… — Сарма снял и положил подаренный ему венок на карту, подошел к нише в блиндаже, — настоящий Ян должен угощать пивом и сыром, но, увы… — Он достал флягу, потряс ею над ухом.

— Почему «увы», товарищ полковник? Мы не прочь и покрепче, — подал голос Лаймон. — Пиво будем дома пить.

— Тоже верно, — поддакнул Сарма. — Сегодня кружки поднимаем символически, а выпьем, когда вернетесь с задания.

Солдаты сразу притихли.

— Вот так, братцы, — негромко продолжал командир полка. — Приказано взять языка.

— Сегодня? — не сумев скрыть огорчения, спросил Лаймон. — В такой день?

— Пойдете сегодня в ночь, — строго сказал Сарма. — Праздновать будем после возвращения. Сами понимаете. — Полковник сдвинул венок с карты. — Мы вот здесь. А здесь, по данным разведки, немцы составили наших земляков из латышского легиона. Именно отсюда и приказано взять языка.

Лаймон невольно присвистнул:

— Ничего себе. Это же черт-те где…

— Да, это уже территория Латвии, — подал голос молчавший до сих пор Грикис. — Но командованию нужны данные именно о латышских формированиях. В том-то и штука.

Праздничное настроение исчезло. Опять была война, опять в воздухе повеяло ненавистью, кровью и смертью.

Через два часа Артур шагал по лесной тропинке. Нежно и звонко перекликались в пышной листве птичьи голоса, радостно светило солнце, и, несмотря на предстоящую опасность, настроение у Банги было бодрое приподнятое.

— Запомни, Круминьш, ничего лишнего, — втолковывал Артур плечистому голубоглазому старшине. — Лично проверь — не дай бог, что-нибудь звякнет или заскрипит.

— Да что вы, товарищ капитан, впервой, что ли?

— Считай, что впервой. Так еще не ходили. Тут осечку дать нельзя. Насчет разговоров особо предупреждаю: пусть каждый зарубит себе где хочет — умри, а молчи.

— Это вы не нам говорите, — проворчал старшина.

— Почему не вам?

— Да уж… не нам. — Он неодобрительно покосился на заросли боярышника, где винтовочным залпом грохнул хохот. Артур вопросительно посмотрел на старшину и шагнул в кустарник.

На поляне, возле землянки разведчиков, творилась какая-то кутерьма. Бойцы сгрудились вокруг незнакомого чернявого офицера, а в стороне, на пеньке, будто статуя на постаменте, возвышался Лаукманис — почему-то без пилотки и в одном сапоге. Второй сапог, рядом с ремнем от гимнастерки, валялся на траве.

— Еще минутку! — крикнул чернявый старший лейтенант и выхватил из-за голенища финку. — Как говорят у нас в Одессе: прижмурьте глазки.