Долгая дорога в дюнах

— Успокойтесь, Антонина Сергеевна. Ну, прошу, не плачьте… Все обойдется, все будет хорошо. Саша поправится, начнет снова работать… Он сам говорил…

— Что обойдется? Какая работа? — не сдержав отчаяния, всхлипнула женщина. — Ты не знаешь, Марточка, ничего не знаешь… — И уткнувшись лицом в пальто Марты, Антонина Сергеевна безудержно зарыдала.

Марта сидела возле кровати Александра, в отдельной палате для тяжелобольных и старалась не выдать волнения. Вид у Ефимова был страшный: глаза ввалились, нос заострился, губы обметало лихорадкой. Но он крепился.

— Знаете, о чем я сейчас думаю? — все с той же виноватой улыбкой сказал он. — Что за дурацкая судьба? Опять видите меня прикованным к кровати.

— Неправда, — через силу улыбнулась она. — У меня вы лежали не в кровати, а в подвале.

— Хороший подвал. Он меня поднял тогда на ноги. Если бы не вы… — Александр взял ее руку.

— И сейчас подниму, — с нарочитой бодростью пообещала она. — А потом все вместе поедем на Байкал — Эдгар уже покоя не дает.

Ефимов прикрыл ее ладонь другой рукой, сжал тихонько:

— Марта, я хочу, чтоб вы были счастливы. Если решите остаться… Мы говорили с директором театра… Он предлагает вам работу.

— Какую? — смутилась она.

— По-моему, интересную. Помощник художника по костюмам. У вас же прекрасный вкус. И вы хорошо рисуете.

— Откуда вы знаете?

— Я о вас все знаю. — Помолчал, набираясь сил. — Мне Артур столько о вас рассказывал, пока мы к нашим пробирались через фронт. — Он откинулся на подушку, тяжело задышал.

— Саша, что с вами? — испугалась она. — Вам плохо?

— Я позову врача.

Ефимов удержал ее.

— Не надо, сейчас пройдет. Мне хорошо. Так хорошо, что я даже могу признаться вам… Я тогда полюбил вас… И завидовал Артуру. Я ему и сейчас завидую.

— Не надо завидовать мертвым, — глухо уронила она.

Он виновато посмотрел на Марту, неожиданно спросил:

— Что ему передать, вашему Артуру? Любите? Не забыли? Фамилию его носите. Что еще?..

Марта побледнела, дрожащей рукой прикрыла ему рот:

— Не смейте так, слышите? Вы меня упрекали, что я слабая? А сами? Как не стыдно… — И горячо, убежденно воскликнула: — Я сделаю все, чтобы вы были здоровы. Вот увидите. — Она наклонилась и поцеловала его в губы.

Отчаянье промелькнуло в глазах Ефимова, но он тут же взял себя в руки, благодарно улыбнулся:

— Спасибо. Все будет в порядке.

ГЛАВА 29

На свежем морском ветру трепетал флаг советского государства. Нос корабля, вспенивая, рассекал крутую волну. На палубе у поручней стояли Артур, Марцис и Филипсон. Где-то впереди тонкой чертой проступал берег.

— Вот тебе и Швеция, — задумчиво протянул Марцис. — Не думали, не гадали… И во сне такое не приснится.

Рыбаки не ответили. Они молча смотрели на приближающуюся полоску земли. На палубе было пустынно. Негромко, мерно работали двигатели, плескалась за бортом вода.

— Интересно, дома уже знают, что мы возвращаемся? — спросил Филипсон.

— Вот уж вопросов будет… Что да как… — подхватил Марцис.

— Да, расспросов нам теперь хватит, — хмуро усмехнулся Артур и отошел к противоположному борту, где одиноко стоял Генрих.

Помолчали. Потом Артур спросил:

— Что такой грустный?

— А чему радоваться? — вопросом на вопрос ответил Генрих.

Банга искоса взглянул на него, как бы невзначай полюбопытствовал:

— Твои уехали в сорок четвертом?

— Да, перед самым уходом немцев. Сначала в Германию, конечно, а уж потом, после войны, в Лондон.

— А ты почему остался? Один из всей семьи…

Генрих саркастически рассмеялся:

— Знаешь, где у меня этот вопрос? — он зло резанул ладонью по горлу. — Никому не давало покоя. И в университете, из которого я в конце концов сбежал, и в цирке, где выметал навоз, и когда в котельной кочегарил… А теперь уж представляю, сколько появится новых вопросов. Почему, спрашивается, я не мог дать телеграмму и повидать мать, если оказался почти рядом? Может быть, в последний раз.

— Да, конечно, — неуверенно согласился Артур. — У тебя только мать?

— Мать и сестренка. Отец умер в том же сорок четвертом.

— Он служил у немцев?

Генрих не ответил — лишь плотнее сжал губы. В глазах загорелись злые искорки.

— Ты напрасно обижаешься, — примирительно сказал Артур.

— Может, я, действительно, зря остался? Меня, дурака, предупреждали…

— Ну, зачем же так? — с легкой досадой сказал Артур. — Ты умный человек и должен бы понять…

— Что именно? — Генрих по-бычьи наклонил голову. — Что мое место в прихожей? Не так ли?

— Глупости…

— Глупости? Хотел бы я посмотреть на тебя в моей шкуре. Когда существуешь не ты, а твоя анкета. Куда не сунешься, она впереди бежит. — Он нервно рассмеялся. — Лодка несчастная и та никому покоя не давала. Откуда, почему…

— А в самом деле, откуда?

— Во-во. И ты туда же.

— Да нет, просто интересно.

— Представь себе, ничего таинственного. После отца остались картины…

— Он что, художником был? — удивленно протянул Артур.

— Да. Ну, я в один прекрасный день и ухнул их какому-то меценату. По случаю купил эту посудину, хотел мозги проветрить… Спасибо, хоть Марцис не отвернулся. Мы с ним случайно на рынке встретились.