Долгая ночь

Начнём с того, что он был сделан довольно плохо и неаккуратно, из-за чего утечек энергии — и «борща» в целом — было больше. Кроме того, создатель зачем-то убрал окаменелое дерево, которое отчасти уравновешивало перо, и взаимодействие гагата с ртутью стало очень напряжённым и нарушало один из принципов, но держалось. Хуже всего было то, что аметист, который использовала я, заменили чароитом, и вот от этого артефакту конкретно сплохело, — чароит вошёл в жёсткое взаимодействие с бирюзой. С ходу я этого не заметила, но мастер Ламба был прав: это было явное нарушение даже не столько принципов, сколько здравого смысла и логики изделия.

— В общем, я больше не уверена, что именно эта штука работает, — признала я. — Или по крайней мере работает так, как задумано… Потому что делал её какой-то криворукий придурок, вот почему.

А с аксиомой оказалось интереснее.

Начнём с того, что лиминальная аксиома, она же «аксиома разделённых пластов», была подозрительно длинной для аксиомы. В самом лаконичном виде она занимала шесть строчек мелким шрифтом и заключалась, грубо говоря, в том, что взаимодействие нашего мира и мира духов-зверей всегда происходит только в одном направлении.

Обращаясь, мы пускаем зверей в нашу реальность, в толстый пласт; так они становятся материальны, обретают тело и запах. Один раз в год — в Долгую Ночь — звери приглашают людей на свои дороги, и мы бежим вместе с ними в сияющем небе, среди блуждающих огней и разноцветных бликов луны, по пустоте, по свету, по пружинящему морозному воздуху.

Они, призрачные и лёгкие, приходят к нам — по первому зову и договорённости. Мы, материальные и связанные с толстой тканью вселенной, появляемся у них — один раз в году, в Долгую Ночь, единственную ночь, когда двоедушник не может обращаться. Потому что взаимодействие миров всегда направлено только в одну сторону.

Но мы же сами, нашими телами, когда обращаемся — куда-то деваемся? Деваемся, подтверждал путаный научный труд, и называл это «куда-то» лиминалом. И с вот этим самым лиминалом ничего сделать нельзя, потому что он существует только как «инструмент мирового противовеса».

Было бы неплохо, если бы в книге побольше внимания уделили самой аксиоме, и ещё объяснили её нормальными словами, — тогда, возможно, я поняла бы её суть несколько лучше. Так она у меня в голове толком не уложилась, и похоже всё это было больше на какие-то философские размышления, чем на науку. Но книга оказалась медицинской, про аксиому в ней было написано буквально две странички длинных-длинных предложений, а всё остальное место занимали «следствия из лиминальной аксиомы», и в них я утонула безнадёжно, с головой.

К артефакторике это не имело вообще никакого отношения, так что ничего удивительного, что я никогда раньше об этом не слышала. И следствия все были такие узкоспециализированные, что хоть плачь: что-то про черепно-мозговые травмы, татуировки заклинателей, способы измерения выносливости и протокол реанимационных действий.

— Я не уверена, что поняла верно, — честно признала я, аккуратно складывая вклеенный в книгу плакат с внутренними органами человека, — но проблема, судя по всему, в том, что мой артефакт отдаёт запах ласке. А так вроде как нельзя, потому что сейчас не Долгая ночь, и граница наших миров проникаема только в одну сторону. Так?

— Не знаю, — Арден пожал плечами. — Я запутался ещё на гагате и ртути, у которых что-то там между собой не так.

— А почему не переспросил?..

Он улыбнулся, глядя на меня как-то снизу вверх:

— Ты очень увлечённо рассказывала.

Это было… по-своему мило. Трис, когда я забалтывалась, грозилась сдать меня полиции занудств, — «как полиции нравов, только для таких, как ты». А Ливи, хоть и была тоже артефактором, интересовалась по большей части промышленным производством.

От неловкой паузы спас мастер Дюме. Тетрадь он на кухню не взял и написал на краешке газеты: «Всё верно».

— Тогда с аксиомой что-то не так, — я пожала плечами, стараясь говорить спокойно и не думать о том, что вообще сказала. — Потому что это совершенно точно работает.

— Нарушаешь закон? — усмехнулся Арден. — Опять?

— Это другой вид законов…

«Как со шмелями», — написал мастер Дюме там же, на газете.

Эту шутку я знала: аэродинамика, мол, не может объяснить, как летает шмель, и если бы шмель учил физику, он не стал бы летать. Так и работает магия? Или не так? И не упаду ли я сейчас — грамотный шмель, который вдруг понял, что летать не должен?

Я нервно схватилась за свой артефакт, выпутала его из ворота платья, прислушалась к току силы, к мерному сердцебиению слов.

— Нет, — сказал Арден, как-то поняв. — Я всё ещё тебя не чувствую.

К его чести, — в голосе почти не слышалось разочарования.

Глава 35

Амрау — крошечный городок, даже по меркам консервативных двоедушников Леса, привычных к тому, что зверям — особенно крупным, — требуется простор.