Долгая ночь

Но не сами ли отцы виноваты в том, что так изнежились дети? Иванэ чувствовал теперь и свою вину, как дядя Шамше, как отец Авага. Шамше еще ничего, все-таки он стоит здесь, рядом, приподнявшись на стременах. Своего же собственного сына Авага так и не удалось заманить в поход. Сбежал по дороге, тянет сейчас где-нибудь вино, посадив на колени соблазнительную красотку.

Возможно, поздно перевоспитывать детей, их может исправить теперь только сама жизнь, и, судя по всему, эта жизнь не за горами. Зазубрившиеся в боях отцовские мечи перестанут разить, и начнутся кандалы, цепи, ярмо и плеть. Тогда протрезвеют эти баловни, но будет поздно…

Конь Иванэ остановился перед обрывом. Иванэ очнулся от горьких мыслей. Привстав на стременах, он вглядывался в расположение вражеских войск.

– Если мы не сделаем глупости и не спустимся к ним, им сюда не подняться, – сказал с улыбкой сванский эристави.

– Может, они и попробуют подняться, но расшибут себе нос, – добавил Варам Гагели.

– Так и решим. Если они хотят воевать, пусть соизволят подняться к нам. Это решение я считаю окончательным, – обратился Иванэ Мхаргрдзели к военачальникам, столпившимся за его спиной.

– Мы согласны, – подтвердили военачальники.

– За султаном гонится орда Чингисхана, он не может вечно стоять перед нашим лагерем. Или он ринется на нас и погубит все свое войско, или станет добычей стаи волков, идущих за ним по следу.

– Нас обрадует и то и другое, – вступил в разговор Бакурцихели. Неужели он не догадался спросить у монголов, стоит ли бежать в сторону Грузии? Спросил бы у тех, кого мы три года назад прогнали, как стадо баранов. Да, мы прогнали тех самых монголов, которые развеяли по ветру войска и отца Джелал-эд-Дина, и его самого. Зря не посоветовался с ними, может быть, они отсоветовали бы ему совать свой нос в Грузинское царство?

– Должно быть, султан совсем ошалел от поражения и бегства, – вставил Сурамели. – Вот и мечется из стороны в сторону. Нет у него на земле пристанища.

– Бойся человека, у которого нет больше ни своего места на земле, ни имени, – медленно произнес Шалва Ахалцихели, и это прозвучало, как изречение из какой-нибудь книги.

– Бездомная собака становится бешеной, и укус ее бывает опасен, добавил Дадиани.

– Да, но в грузинском войске не найдется задниц для зубов султана. Ведь прежде чем укусить за задницу, нужно ее увидеть, – сказал, хохоча, сванский эристави.

Все рассмеялись на немудреную шутку добродушного рыцаря-великана.

– Боюсь, что монголы научили его кусаться как следует. Сколько уж времени они гонятся за ним и кусают именно за то самое место.

– Да. Голову-то он всегда успевает унести, а вот хвост…

Грузины хохотали, едва удерживаясь в седлах от смеха. Они знали, что в эту минуту, внизу, в долине, согнанный со своих земель, ожесточившийся предводитель хорезмийцев думал о тех же самых монголах. Он думал о том, как лучше использовать против грузин все, чему он научился от своих преследователей во время многочисленных и всегда неудачных стычек. Мудр и коварен великий воин Чингис. Неужели Джелал-эд-Дин ничему не научился у него за это время?

Поведение грузин в первую ночь должно было рассказать о многом. Если они действительно многочисленны и чувствуют свою силу, вероятно, они спустятся, чтобы напасть. Уж если нападать, то именно в первую ночь, не дав хорезмийцам отдохнуть и опомниться. Ринулись бы с гор, как ястребы, чтобы разгромить и развеять.

Внезапное нападение грузин могло бы обернуться им на пользу. Если бы их успех был серьезным, то хорезмийский лагерь смешался бы, может быть, Джелал-эд-Дину пришлось бы уйти. Но даже в случае решительного отпора все же налет грузин внес бы беспокойство в хорезмийский лагерь, пришлось бы торопиться со штурмом Гарнисских высот. Но об них можно разбиться, как разбивается морская волна о скалы.

Как только стемнело, султан произвел перестроение в войске. В центре он расположил конницу. Это были прекрасно вооруженные хорезмийцы. Левый фланг заняли пешие отряды, справа расположились лучники.

Джелал-эд-Дин долго не мог уснуть. Он все глядел на вражеский лагерь, стараясь проникнуть в сокровенные мысли грузин, разгадать их намерения.

Грузины между тем разожгли костры. Они осветили свои высоты так, словно там был не военный лагерь, да к тому же еще и осажденный, а торжественный свадебный стол.

Огромное зарево стояло над Гарниси. На фоне зарева перемещались какие-то черные тени, и все это походило на уголок преисподней, где грешники жарятся на огне. Так казалось Джелал-эд-Дину, потому что всех грузин он считал неверными, то есть грешниками, достойными самой жестокой казни.

Однако голоса грузин не были похожи на стоны и вопли поджариваемых мучеников. В небо возносились возбужденные голоса и радостные крики; по шуму грузинского лагеря султан понял, что грузины ни во что не ставят близость его, Джелал-эд-Дина, многочисленных войск и ведут себя так, точно они не на поле боя, а на храмовом празднике.