Долгая ночь (СИ)

Когда мы приезжали к резиденции в первый раз, она курила на балконе. Может быть, она даже уже знала, что это я; а может быть, ей не было до того никакого дела. Я смотрела на неё и взвешивала, стоит ли кидаться в чёрный, утопленный в снегу незнакомый лес, и станут ли в меня стрелять.

Даже сегодня утром я будто закаменела под её взглядом и не могла вставить лишнего слова.

И зачем всё это? С чего? Что они — они все! — могут мне сделать?

Великая миссия! Могущественные тени правителей мира! Да пожалуйста, — кто я такая, чтобы спорить? Наверное, когда-то Матильда рвала все жилы, чтобы оказаться сегодня здесь. Она и не знает, наверное, никакой другой жизни, — без этих своих странных занятий, туманных намёков и всяких дел, о которых нельзя рассказать даже за самым поганым кофе.

Пусть её. Должно быть, она молодец. Она прошла дорогу много длиннее моей, но разве же это сделало её великим мировым картографом, точно знающим, куда мне теперь надо, и как туда лучше добраться?

Для неё сбылись какие-то вещи. А какие-то не сбылись, утонули в тумане, смазались и пропали; и теперь сложно даже вспомнить, что такие вещи бывают.

Вот и вербуют здесь из рук вон плохо. Это ведь можно, наверное, сделать гораздо лучше; но для этого придётся представить, будто бы разным ласкам нужно сказать разные слова. А так же нельзя, это же странная мысль на грани с абсурдом. Я же действительно ласка; нас же и правда с ней что-то роднит; это же можно как-то назвать, вывернуть, чтобы мне захотелось остаться.

А может быть, мне кажется так, потому что меня нельзя завербовать. Не могу даже представить, чтобы я выбрала такое.

Пилиньк, вторит мне лифт.

Наверное, нужно было уйти достаточно далеко, чтобы вернуться. Чтобы стать свободной от них всех. Чтобы вспомнить: как бы причудливо ни вились дороги, они не приводят тебя точно в то место, где ты уже был.

Ничего нельзя отменить. И переделать тоже нельзя.

И может быть, — может быть, — это хорошо.

xlix

— Ты скотина, Арден, — тяжело сказала я пару часов спустя, когда он, как ни в чём не бывало, заявился в мою комнату.

— Эмм?.. Ну, ладно.

И развалился в глубоком, неудобном кресле, откинув голову далеко назад. Устроился, тоже мне, притворился довольным котом. Так и думает до сих пор, что я дурочка, и стану его терпеть?

— Скотина, — повторила я, всё больше распаляясь. — Давай или по делу, или убирайся!

Он скосил на меня один глаз:

— Эй, ты чего?

Я непреклонно сложила руки на груди.

— Кесс?

— По делу, — твёрдо сказала я. — Или проваливай!

Всё возвышенное, лёгкое, спокойное схлынуло с меня сразу после лифта. Во время глупой экскурсии я чувствовала себя цельной и уверенной, будто бы в противовес самой Матильде; тогда я подумала про неё почему-то: бедная женщина, — и пропустила мимо ушей большую часть резких, несправедливых слов.

Я чужая там, конечно. Но переделывать её — дурное, бессмысленное дело; заняться мне больше нечем!

Зато в комнате меня быстро начало трясти запоздавшей злостью.

«Ты настоящая ласка», подумать только! Да хоть мандавошка, тебе-то какое дело?! И кто какое право тебе дал определять, какие ласки «настоящие», а какие поддельные, и с чего ты взяла вообще, будто можешь решить, кто и что по этому поводу должен?!

Я выросла среди грёбаной кучи Матильд, каждая из которых решила, что откуда-то знает точно, как надо быть мной. Я не была прекрасна, словно принцесса Полуночи, я пряталась на мансарде от шумных, скучных сборищ, мои пальцы оказались уж слишком неуклюжими для чар, а со всех сторон ко мне, как к маслянистой тёплой глине, тянулись десятки умелых рук.

Постарайся быть сильной, говорили они. Но не высовывайся. Займись чем-нибудь дельным! Что же ты живёшь так, будто нет никакого смысла? Тихоня и зануда, бедная девочка, хоть бы ей повезло поймать хоть какую-нибудь мышь и не остаться в этом жестоком мире однодушницей, без пары и без судьбы. Ты на Охоте не выделывайся только, не перебирай, не гоняйся за красавцем-оленем или какой-нибудь скопой; к чему тебе скопа, глупая; возьми что-нибудь мелкое, чтобы было хоть что-нибудь.

Ты не волнуйся: тебе подойдёт спокойная тихая жизнь. Тебе и самой понравится. Ты же не хочешь взять и умереть, правда? А что тебе делать в большом мире, кроме как взять и умереть, ты же получилась почему-то слабой. Будем ездить в столицу на встречи, чтобы ты поскорее учуяла пару, а там и детишки пойдут… может быть, из них что-то получится.

Что это такое ты поймала? Зачем?! Как можно было подумать!.. Как же ты сможешь быть этой ужасной, страшной зверюгой, если даже не можешь обратиться!.. Мы же помогаем тебе, милая, ты представь, как вскакиваешь на огромного хищника и ломишься сквозь лес, или как летаешь над мирным домом, чего тебе ещё надо?

И вот сейчас — «ты настоящая ласка», наконец-то. Молодец! Осталось только прожить правильную ласочью жизнь и умереть правильной ласочьей смертью, только и всего. Забудь всю ерунду про тихую, мирную жизнь, вот тебе новая цель, вот тебе новый смысл, как же ты жила-то без них, бедная.