Долгая нота (От Острова и к Острову)

Так-так… Вроде отпускает. Легче вроде. Словно едешь через мосты, вдоль каналов, сквозь перекрёстки. Окна в машине открыты. Ну его, этот кондиционер — вечный насморк, сухость во рту, мороз по коже. А так причастен всему миру, всем звукам и запахам. И миру все мои звуки, как подарок на юбилей — красиво, но на фиг не нужно. И пух тополиный. Вроде октябрь, а пух… А если бы не пух… Если бы вишенки вот так сыпались со всех сторон красным дождём. И пахло бы в воздухе свежезаваренным чаем и макушкой рыжей девушки, что стояла на ступеньку ниже на эскалаторе. Как тогда, когда спускались на Площади Восстания, чтобы подняться на Кропоткинской. Позвонить ей? Спросить, где она? Ещё вчера должна была приехать.

Все ответы давно перепутались в воздухе. В воздухе, где нет проводов, чтобы донести один голос до другого. Только общий хор, гвалт, гомон, бездна времени впустую. Уже на четыре месяца опаздываем. Пух летит в октябре, корюшкой пахнет в августе. Ещё пару месяцев, ещё полгода. Проще пойти в другую сторону, поехать по просёлочной дороге в то место, где дорога переходит в реку, а река в море. Спать!

Осень пронзительна до металлического вкуса на деснах, до щекотки за ухом на запах прелой листвы. Диктор о погоде с таким лицом, будто сейчас завопит дурным голосом: «Партбилет на стол!» Далась ему эта переменная облачность. И так понятно, что мокро и холодно, что пока варишь утром кофе, ещё темно, что светает лишь когда выходишь из лифта под моросящее небо.

И рассвет… О да, рассвет, как приглашение на серебряную свадьбу — идти не хочется, а отказаться неудобно. Достаточно перебраться в себя и найти там остаток летнего тепла, как находят на опушке леса обещанные соседями по даче грибы. Но толку от них, подмороженных, уже никакого — ни закусить, ни полюбоваться. Приходится выбираться обратно и вступать в социальные отношения, подписывая пакты о сдаче очередных крепостей, соглашаясь на контрибуции и понижение в гражданских правах. И это уже слабость. Это недостойно.

Вот и Машка вернулась. Только туфли скинула — сразу порядок наводить. Форточки открыла, окурки из пепельниц выбросила. Подушку понюхала, хмыкнула. Бельё в кучу и в угол, свежее застелила. С кресла за руки тянет, в лоб чмокает, в кровать укладывает. Брюки расстегнула, рубашку через голову стянула, укрыла, укутала. Лоб потрогала, нахмурилась, на кухню убежала. Слышу, с соседкой болтают, смеются. На пороге появилась, улыбается, в руке чайник. Грелку в ноги, горячий чай с мёдом в чашку. Трубку телефонную из-под серванта выудила, кулаком мне пригрозила. Родителям звонит:

— Привет-привет. Я дома. Всё нормально, просто вылет задержали. Игорь? Игорь болеет. Сейчас лечить будем. Привет тебе от него. И папе тоже привет. Спасибо-спасибо, передам. Температура? Есть небольшая. Молоко? Люда, я не знаю, что тут у нас есть, я ещё в холодильник не заглядывала. Он же как маленький, у него одно лекарство — водка. Все рыцари — алкоголики. Если не алкоголик — значит, не рыцарь.

А Лёха ушёл в себя, как уходят на фронт. Ушёл не попрощавшись, подбросив на плече вещмешок со сменой белья и походной миской. Ушёл надолго, задраив люки телефонов, задолжав провайдеру и оператору сотовой связи. Ушёл от суеты, от мелькания цифр на экране, от запаха озона в приемной. Пусть он нужен всем. И мне нужен. Первее всех он нужен мне. Впору слать телеграммы, хотя бесполезно. Звонить бесполезно — не впустит в сознание. Он там, вне суеты, вне времени, вне событий — Будда. Сидит и сочиняет осень, ставит копирайты в незаметных местах, под водосточными трубами. Но верю, что стоит мне постучать у входа, брякнуть об пол прихожей сумкой с чем-то стеклянным, как он оживет, вернётся, заулыбается своей дурацкой улыбкой из-под острого носа. Незваный друг лучше затаренный!

И создадим новую армию. Создадим армию и отправим её на передовую, где она победит и вернётся, благоухающая наркомовскими граммами, духами дочерей освобождённых земель, блудом. Вернётся, чтобы пасть в нашей прихожей на коврике и заснуть, пустив слюну. И будет спать до декабря, до зимней кампании, до тёплых подштанников и разогретой на костре тушёнки, когда мы опять будем нужны друг другу живые, реальные, сдавливающие кисти рук и хлопающие по плечу. Будем нужны бредущие рядом вдоль каналов, болтающие о ерунде и пеплящие друг другу на рукав. Нужны тогда, когда нам будет опять нечего сказать, кроме: «Ну… Понеслась».

Санкт-Петербург — Гостилово — Красницы

2009