Долгая воскресная помолвка

Малыш Луи вполне соответствует своему прозвищу. Но располнел. Говорит: "Будь я сегодня боксером, перешел бы в средний вес. И со мной разделался бы любой противник. Истинно говорю, если имеешь бистро, трудно сохранить форму". Но его походка, когда он переходит от стойки к столику, приносит две рюмки, полбатона хлеба, камамбер в коробке, отличается удивительной гибкостью. Он ходит словно на пружинах. По перебитому носу, сплющенным ушам и изуродованному рту видно, что ему доставалось от противников. Улыбка открывает ряд золотых зубов.

Усевшись и заложив клетчатую салфетку за ворот рубашки, он наполняет рюмку и сначала предлагает Матильде. Чтобы покончить со светскими условностями, она соглашается. Налив себе и отпив глоток, чтобы промочить горло, он прищелкивает языком и говорит: "Можете убедиться, вино отличное. Мне его присылают из родного Анжу. Вот сколочу деньжат и сам вернусь туда. Продам это вонючее заведение и поселюсь в винном погребе вместе с двумя-тремя приятелями для компании. Истинно скажу, я многое повидал в жизни, но нет ничего лучше вина и дружбы". И, сокрушенно улыбнувшись, добавляет: "Извините, глупости болтаю. Вы меня смущаете".

Затем накладывает в тарелку еду и ест, макая хлеб в соус. А в перерыве между рюмками рассказывает Матильде о том, что ее интересует. Она пододвинула к столу свою коляску. За окном все тихо, не слышны даже автомобили и голоса буянов, любящих вино и дружбу.

В конце января 1917 года в кафе зашла вдова из Благотворительного общества, "дама в трауре", и сообщила Малышу Луи, что его друг умер. Она пришла из дома на улице Давиль, в двух шагах от бара, где до войны у Эскимоса на первом этаже была столярная мастерская, а наверху - комнатенка под крышей.

Малыш Луи так и рухнул на стул. В тот момент он как раз рассказывал клиентам об одном из своих самых славных боев Вечером, оставшись один, он напился и плакал, перечитывая полученное раньше последнее письмо Эскимоса. И даже в сердцах разбил в баре столик, проклиная судьбу-злодейку.

А в середине апреля явился господин из мэрии с официальной похоронкой: "Убит врагом 7 января 1917 года". Господин хотел узнать, есть ли у Эскимоса родственники, хотя бы дальние, которых надо было бы известить. Малыш Луи ответил, что не знает. Брат Эскимоса Шарль остался жить в Америке и уже давно не подавал о себе вестей.

В тот вечер, чтобы встряхнуться, Малыш Луи выбрался в город с одной из своих возлюбленных. После кино, которое они недосмотрели, не было настроения, они поужинали в ресторане на площади Клиши. Не было настроения заняться и другими делами, он проводил даму до дому, но не зашел к ней, и пешком, весь в слезах, вернулся к себе, заперся в кафе и опять напился в одиночестве, предаваясь воспоминаниям Однако столов крушить не стал, потому что они дорого стоят, да и все равно ничего не поправишь.

Нет, он не получал больше никаких известий ни о гибели Клебера Буке, ни о месте, где он похоронен. Никто из фронтовых товарищей к нему не заходил. В начале войны приходили, по случаю увольнения, чтобы сообщить ему новости, отдать фотографии, а потом стали бывать все реже. Армия пополнялась новыми людьми, возможно, все они погибли или попали в плен, а может быть, им надоело пережевывать свои беды.

Веронику Пассаван - Веро, о которой писал Эскимос, Малыш Луи встречал часто, она и теперь заходит, обычно к закрытию, чтобы, сидя возле печки, выпить чашку кофе, поговорить о славных былых деньках и немного поплакать. В 1911 году она приходила с Клебером. В тот год Малыш Луи повесил на гвоздь перчатки по случаю своих тридцати девяти лет. А после пресловутого боя с Луи Понтье купил бар. Даже боксируя с сильным противником, он никогда не падал на колени. Но в тот раз здорово испачкал майку. Потом наступили годы, которые они с Веро называют славными деньками. Клебер много раз на дню, весь в стружке, приходил выпить белого винца. Часто по вечерам водил расфранченную Веро в мюзик-холл. Он очень гордился своей спутницей, которую всем представлял как жену. Даже не будучи венчаны, они все равно решили жить вместе до гроба. Разлучила их война.

И вот еще что. В 1916 году Клебер продолжал оплачивать мастерскую и комнату, он хотел, чтобы, приезжая в увольнение, все было как прежде. Он чаще других пользовался отпуском, потому что вызывал у людей симпатию, а может быть потому, что был награжден за то, что привел пленных. В те дни, так сказать, разрядки, он полдня проводил с Веро в постели, а вторую половину - в увеселительных заведениях, даже в тех, куда до войны не осмеливался зайти. Едва приехав, он еще на лестнице скидывал свою солдатскую форму и надевал ее только перед отъездом. Надо было видеть, как он пыжился, идя в твидовом английском пиджаке, сдвинутом для форсу на затылок котелке и с длинным белым шарфом на шее под руку со своей зазнобой. Его принимали за одного из асов-летчиков.