Долгие беседы в ожидании счастливой смерти

Сорокин легко отбрасывал условности, в плену которых обычно находятся люди. Он мог заказать свой скульптурный портрет, чтобы потом подарить его музею. Сам выдвинул себя кандидатом на премию Нобеля. Сам же рассылал собственные произведения главам многих государств. (Правда, ответил Антону Семеновичу лишь король Сиама — извинился, что не понимает по-русски).

Удивительно ли то, что однажды Сорокин напечатал в одном из дореволюционных журналов некролог в связи со своей мнимой смертью?

…Какие выводы делает й, выслушав заинтриговавший его рассказ?

Сначала задает вопрос:

— Скажите, не был ли Сорокин сумасшедшим?

— Нет! Он был всего лишь эксцентричен. Но ведь эксцентричны многие люди. Сорокин же был по-своему очень рассудителен и даже прозорлив. Так во всяком случае считали те его современники (например, Горький), которые ценили творчество Антона Семеновича и его общественные начинания.

— Мне кажется, вы говорите о родном мне человеке!

й волнуют подробности: можно ли было что-то купить на те деньги, которые Сорокин напечатал во время гражданской войны; как выглядела издаваемая им «Газета для курящих»…

— Значит, на купюрах стояла подпись самого Сорокина? Действительно, он никого не обманывал! Вы говорите, что газета печаталась на особой бумаге — из нее легко было свертывать самокрутки? Это тоже на редкость логично!

Но главный вопрос й, понятно, о другом:

— Вы не помните — о чем именно писал Антон Сорокин в собственном некрологе?

— Нет, не помню. Может быть, о том, что всегда выступал против притеснения царской властью киргизов. Или о том, что потратил немало сил, предупреждая человечество о грядущих ужасах Первой мировой войны. Или о том, как устраивал публичные скандалы Колчаку…

— Что ж, — вздыхает й, — я опять убеждаюсь: это самое резонное — самому написать свой некролог! Кому же лучше известны и твои слабости как писателя, и твои сильные стороны! К сожалению, в свое время я сумел набросать только пособие для тех, кто будет составлять мой некролог.

— ?!

— Вы эти строки, конечно, читали: мое первое письмо Асе.

— Некролог? Но ведь там вы — впервые — сформулировали свою литературную программу…

— А как же иначе? Думая о некрологе, гораздо легче жить. Ты отбрасываешь мелочи — вспоминаешь самое главное…Ту программу я, разумеется, выполнил!

_____________________

Итак, еще двадцать лет назад, думая о собственном некрологе, й решил рассказать в своих пьесах правду о евреях СССР, об их отношениях с неевреями — «дружбе, конфликтах, невидимой стене, которая их разделяет; о сюрреалистической действительности, что отравляет тем и другим души»; об антисемитской кампании против так называемых космополитов; о «глобальной ассимиляции евреев Советского Союза»; о двух последних днях руководителя Сопротивления в Вильнюсском гетто Ицика Витенберга…

Подарок дочери

«Может быть, это еврейский Бог позаботился снова обо мне. Дал шанс спасти душу. Однажды — с горечью и обидой на жизнь — я все же вернулся в «еврейский край». Тот, который когда-то спешно покинул.

Как это случилось? Знаете одну из теорий происхождения антисемитизма? Когда евреи далеко уходят от собственных корней, забывают о Боге, он посылает своему народу испытания.

Так вот, очередные невзгоды пришли ко мне перед отъездом Аси. В день премьеры запретили постановку моей пьесы «Пятеро за одним столом».

Удар для меня был страшный. А причина очевидной, хорошо понятной всем. Хотя, кажется, ни один человек не вымолвил слово, которое с таким скрежетом произносили советские пропагандисты — Израиль.

Это было на самом пороге семидесятых. Тысячи советских евреев уезжали, как стали выражаться именно тогда, на свою историческую родину. В Литве это началось чуть раньше, чем в других местах. И власти не всегда знали, как реагировать. Одних выпускали быстро, другие годами томились «в отказе». Устраивали пикеты у здания ЦК партии, голодали…Я отвлекся от главной нити своего рассказа? История эта, по-моему, достойна того, чтобы чуть задержаться.

Между прочим, все началось и развивалось, как детектив.

Я сразу — еще только заканчивал пьесу — почувствовал: драму, где на первой странице стоит еврейское имя автора, поставить будет трудно. А может — невозможно. У театра возникнут сомнения. «Инстанции» обязательно зададут вопрос: уезжает ли и этот автор?

Я долго не решался предложить пьесу какому-нибудь театру. Неожиданно пришла мысль, которую сначала отбросил. (Какая же это литературщина, — думал я). Однако потом поступил именно так! Да, я послал свою пьесу в театр Вильнюсского университета, но главное — послал анонимно. Так часто делали сочинители в старину. Я хотел, чтобы режиссер оценил мое произведение без предвзятости — не задумываясь о том, какие хлопоты может доставить ему драматург-еврей.

Я доверил свое детище почте. И стал ждать.

Проходит одна неделя. Еще одна. Еще… Я по-прежнему жду, не зная, что делать. В это время моя дочь подала свои документы в ОВИР.

Жду. Надеюсь: скоро как-то разрядится обстановка. Стихнет антиизраильская кампания. Наконец, решаю послать кого-то из знакомых на «разведку» в театр.