Долгие ночи

Гати особенно любил эту пору с ее бесконечными заботами и волнениями. С весной и внутри него что-то обновлялось и томило. Его тянуло куда-то, ему не сиделось на месте, и, чтобы хоть как-то убить время, он постоянно искал, к чему бы приложить ему руки. И неудивительно, что сегодняшний день стал для него праздником. Позавчера прошел сильный дождь, земля стала мягкой и сама уже просилась под соху. Заранее предвкушая удовольствие от предстоящей работы, Гати любовно потрепал морду черного быка, своего любимца. Тот сердито мотнул головой, а довольный Гати засмеялся:

— Глупый, дождались ведь!

Гати еще раз обошел арбу, оглядывая ее со всех сторон. Делать дома было уже нечего, а время тянулось томительно долго.

— Скоро ты там? — крикнул он жене.

— Сейчас! — отозвалась Эсет в приоткрытую дверь:- Потерпи минутку.

— Женщина, она и есть женщина, — в сердцах буркнул Гати. -

Принеси склянку с топленым жиром, колесо смазать. — Он уже взялся за налыгач, чтобы выехать на улицу, как услышал голос племянника Хабиба.

— Чего тебе? — недовольно отозвался он.

— Дада зовет.

— Иду!

"Понадобился я ему именно сегодня, — подумал Гати. — Обязательно что-то выдумает".

— Жена, я загляну на минутку к брату и вернусь, — бросил он, проходя мимо окна, волоча за собою искалеченную на войне ногу.

Дом старшего брата резко выделялся среди других своей величиной и добротностью. В доме был полный достаток — мулла ни в чем не нуждался. Конечно, не бесконечные поклоны, которые мулла отбивал Аллаху, и не завидное усердие в молитвах были причинами такого достатка. Уж кто-кто, а Гати знал об этом лучше других. Он не питал особо теплых чувств к своему старшему брату, но тем не менее слушался его.

* * *

Гати переступил через порог и остановился. Он надеялся, что разговор не затянется, и через минуту-другую он уйдет.

Шахби, вероятно, только что совершил утренний намаз.

Он продолжал сидеть все в той же молитвенной позе на деревянных нарах, подстелив под себя небольшой коврик. Закрыв глаза, он левой рукой подпирал щеку и вполголоса грустно напевал, медленно раскачиваясь из стороны в сторону:

Бесплотен ты, но вечно во вселенной,

Не нужным стал твой лучезарный лик.

Ислам! Осиротел ты, правоверный.

Пришедший не на век и не на миг…

Гати впал в отчаяние. Он понял, что ему нескоро удастся уйти отсюда. В таком состоянии Шахби мог находиться очень долго.

Ты праведен, но нет тебе опоры.

Твоя надежда в жизни — это Бог.

Нет у тебя друзей, ислам, которым

В тяжелый час довериться б ты смог.

Могилы предков заросли травою,

И нету веры преданным друзьям.

Не ладят с братом брат, сестра с сестрою.

Сегодня ты осиротел, о праведный ислам!

Мягкий, проникновенный голос Шахби тронул душу Гати, и он невольно залюбовался братом. Потеплевший взгляд его остановился на скорбно опущенном лице, изрезанном глубокими морщинами, на его крючковатом носе с хищно трепещущими тонкими ноздрями. Но лицо брата не казалось безобразным: высокий белый лоб как бы говорил о пытливости ума, а серебристые виски и такая же седая борода лишь усиливали такое впечатление.

Они забыли, что им жить не вечно.

Возмездия их не пугает страх.

Жизнь коротка, обманна, скоротечна,

Глумятся над тобой, о праведный ислам!

Кончив намаз, Шахби некоторое время сидел в своей излюбленной позе, не меняя скорбного выражения лица. Но вот он очнулся, открыл глаза и только теперь, казалось, заметил брата.

— Говорят, ты пахать собрался? — тихо спросил Шахби.

— Пора уже…

— А как насчет того, о чем я говорил тебе? Наплевать, да?

"Снова затянул старую песенку", с раздражением подумал Гати, но вслух ничего не сказал.

— Я твои мысли знаю: езжай, дескать, старый дурень, туда тебе и дорога. Умирай в чужой стране, как собака, а я здесь останусь. Ты ведь именно так думаешь?

— Шахи, — так Гати называл брага, — тебя никго не заставляет.

Ты со мной не советовался, все решил сам. Теперь почему-то хочешь обвинить меня. Я ведь полутруп. А если я еще держусь бодро, то только потому, чтобы тебе не быть в тягость. Только я начал становиться на ноги, а ты — поехали! Куда поехали?

Зачем? Я этого никак понять не могу.

— Ты же мусульманин.

— Почему мусульманин не может умереть дома? Зачем мне обязательно ехать в Хонкару? Что я там оставил?

— Ты глуп или глупым притворяешься? — нахмурился Шахби. — По всей Чечне один разговор — о Хонкаре.

— Люди в огонь — и я за ними?

— Побойся Аллаха. Не принимай на себя столь тяжкий грех.

— Я не преступник, я перед ним чист.

— Значит, христианином хочешь умереть? Разве на свете есть больший грех? Ты об этом подумал?

— Поздно, Шахи, из меня христианина делать — ничего не получится. Кем я родился, тем и в могилу сойду. Смерть я уже не раз видел, и она меня не сломала. Так чего же мне еще бояться? И шашка моя пока не заржавела… Так что оставь меня в покое и поезжай, пожалуйста, один…

— А что люди скажут, тебя не тревожит? Ты знаешь, о чем они подумают? Оставить единственного родного брата… Почему?