Долгие ночи

— Ничуть не поздно, — возразил Бойсангур. — Разве не ваши улемы и наибы ежедневно перебегают к гяурам? Однако в Гуниб с вами я пойду. Хоть погляжу, как вы будете умирать за газават. Или я ошибаюсь: может, сдадитесь гяурам? А потом, Дибир, я вернусь в свои леса. Пока жив, я не сдамся. Буду биться до конца. Да и не привык я бегать. А вот вам всем это не впервой.

Взаимные обвинения, приводившие нередко к открытым ссорам, стали в последние годы обычным явлением в отношениях между чеченцами и дагестанцами. Первые обвиняли последних в неумении или нежелании воевать в чеченских лесах и в бездарности их наибов, которых Шамиль назначал в Чечне. Но и дагестанцы не оставались в долгу, заявляя чеченцам об их открытой измене, особенно в последние месяцы, когда чеченские аулы один за другим стали покоряться царским властям.

Обвиняя друг друга, чеченцы и дагестанцы не понимали, что ни те, ни другие не уступали друг другу в мужестве, смелости и благородстве. Они не понимали, что вражда между братскими народами Чечни и Дагестана, которые издревле вместе делили горе и радость, вместе защищали горы от гуннов, хазаров, татаро-монголов и полчищ Тимура, от персидских шахов, вырастала вследствие бесчеловечной политики могущественных держав, многолетней истребительной войны, которую царизм вел на Кавказе…

— Хватит, Бойсангур! — повысил голос имам. — Довольно твоих излияний. Пора трогаться в путь…

Десятитысячная регулярная царская армия плотным кольцом обложила последнее убежище Шамиля — крепость Гуниб. Имам остался один. Его прославленные чеченские наибы не разделили с ним последний час: кто погиб, кто перешел в стан русских.

Только храбрый Бойсангур Беноевский да Осман Мичикский отправились вместе с ним в аварские горы. В небольшом его отряде находилось несколько воинов Арзу да беглые русские солдаты, которые покинули Чечню с твердым намерением сражаться до последнего. У них теперь было одно желание — как можно дороже отдать свои жизни, что они и сделали в последнем сражении.

Перед Васалом вновь во всех подробностях встали события того рокового дня.

…Шамиль вышел из сакли. Он решил сдаться. Крови пролито много, так зачем проливать ее вновь, когда борьба уже бессмысленна? Да и что сможет сделать горстка храбрецов, даже во главе с таким отчаянным предводителем, как Бойсангур?

Ничего! Только погибнуть, теперь уже напрасно. У русских огромные силы. Князь Барятинский стоит внизу. Он пообещал своим солдатам десять тысяч рублей за голову имама. Офицеров, отличившихся в последней схватке, ждали повышения в звании и награды. И солдаты упорно карабкались в гору в надежде получить обещанную награду. Главнокомандующий лично вручал по десять рублей каждому раненому солдату.

Последние воины Шамиля гибли в неравном бою. Один отряд возглавила жена наиба Юнуса, еврейка Зайнап. Она первая бросилась в бой, увлекая за собою остальных. Всего четыреста мюридов осталось в живых. С четырьмя орудиями. А вверх по отвесной скале по длинным лестницам, с помощью веревок и железных крюков уже лезут солдаты Апшеронского полка. И защитники крепости обречены — им неоткуда ждать помощи: все аулы Дагестана смирились без боя, а наибы перебежали в лагерь противника. Мюриды же требовали мира.

Шамиль призвал к себе Юнуса Черкеевского и Хаджи-Али Чохинского и передал им короткую записку, приказав вручить ее лично самому Барятинскому.

"Сардару князю Барятинскому, — писал имам. — Да будет мир человеку, следующему по истинному пути. Если вы с дорогими мне людьми разрешите отправиться в Мекку, между нами состоится мир, в противном случае — нет".

Барятинский принял условия мира. Князь послал к Шамилю двух полковников — Лазарева и Касума Курумова.

Трагичным был для имама этот день. Васал будто воочию вновь увидел высокую, чуть сгорбленную, но не потерявшую еще своей былой мощи и силы статную фигуру Шамиля. В белой черкеске, перехваченной в тонкой талии наборным ремнем, с кинжалом на боку, в белоснежной чалме он медленно переступил порог сакли, сделал несколько шагов и остановился. В ту же минуту к нему подскочил Бойсангур.

— Что ты делаешь, имам?! — воскликнул наиб. — Одумайся! Ты позоришь не только нас, живых, но и мертвых!

Шамиль многое прощал этому храбрейшему из своих наибов, но сейчас он потупился.

— Так нужно, Бойсангур. Люди просят мира. — Ему стыдно было признаться перед своим наибом, что и сам он пришел к такому же решению.

— Просят не люди — трусы! А с каких это пор ты стал прислушиваться к голосам трусов?

— Мужчина не тот, который громче всех кричит. Не горячись, Бойсангур. Сопротивляться бесполезно. Ты же сам видишь, сейчас люди гибнут зря.

— Ах, вот оно что! — вскричал Бойсангур, сжимая единственной рукой рукоять кинжала. — Значит, и раньше люди гибли зря?

Десятки, сотни тысяч людей! Посмотри на Чечню. Не ты ли клялся ей в верности? Не ты ли говорил, что не оставишь ее, пока жив?