Долгие слезы. Дмитрий Грозные Очи

Днями положил себе Юрий уйти из Владимира в Кострому. Больно нетерпелив да настойчив стал Байдера. Кабы и без слова его, самовольно не начал он жечь да грабить Владимир. А ведь то не дело самолично великому князю глядеть, как народ его бьют. Ныне же позвал он к себе Александра — нечего и его зря томить. Знает Юрий, зачем тот пришел. Дело-то и яйца не стоит. Скажет ему: пусть, мол, он его, Юрьевой милостью, беспрепятственно забирает в Москве мощи отцовы да везет их на Тверь. Али и впрямь не заслужил Михаил Ярославич покоя-то — так и спросит. А о мире с княжичем толковать нечего, Александр в том не властен. Велит ему лишь Дмитрию передать, чтобы тот не спешил подниматься-то, коли он хочет того, на великого князя, мол, вскоре великий-то князь так всю Тверь удивит, что, может статься, ей и самой воевать расхочется…

«А что ж, так ему и велю передать», — думает Юрий.

Кабы Дмитрий-то не только силой да норовом, но и умом был в отца, поди, понял бы долговременный Юрьев загад. Да с годами, поди, и поймет, коли поздно не станет. Хотя тот загад его столь хитроумен, что никому, даже ушлому на каверзы Ивану сразу-то в голову не войдет. Так-то оно и лучше! Иное дело, захочет ли смириться с тем Дмитрий, больно уж горды да честны Тверские-то…

А покуда пусть говорят, что он низок и подл, пусть одного его винят за смерть Михаила, не понимая, что и без него, Юрия, не было ему места на этой блядской земле. Что Юрий? Разве без него Узбек не убил бы Тверского? То-то… Да и не свою волю, как понимает он теперь, всю-то жизнь исполнял Юрий, а чью-то, не иначе Ивана-беса, то ли еще кого пострашнее! Ради него и душу свою дочерна исчернил!..

Так не будет же по-Иванову!

Коли не дал Господь сыном грех искупить, то уж и Ивану великий стол не видать! Не должен он достаться ему, не должен! Против того умыслил Юрий меры принять. Решил он младшего Михайлова сына Константина с дочкой своей повенчать. Кровь и вражду любовью заметить! Затем он и собирался идти теперь в Кострому, где их ждала его Софья и куда ранее отправил он Константина с боярами.

Вот уж воистину вопреки всему мыслимому поступал человек, но в том-то и была Юрьева суть, чтобы всех удивлять да еще и самому на себя дивиться! Но, как его ни суди, только это одно ему и осталось, коли хочет он кровь свою, семя свое бесплодное на Руси возродить. Пусть в ненавистной Твери, однако прорастет оно все же! Авось для него — дальнего — и добыл он великий владимирский стол.

«Не для Ивана! Не для Ивана, Господи! Иначе для чего душу-то свою я так испохабил?..»

Темно и пусто глядел в себя Юрий, нахохлившись, сидя на троне. И со стороны могло показаться, что он уже мертв.

Как ни настраивал он себя на встречу с сыном убитого им князя, ан, к сраму, к стыду и позору, все вышло опять вовсе не так, как хотел того Юрий Данилович.

Лишь только увидел Александра, помимо ума и воли, будто ковш до краев, налился той желчью, от которой горько во рту и все, даже самые обычные и простые, слова словно ядом напитываются. Да и Александр, как на вид ни смирен и покорен стоял перед ним, не в силах был скрыть несказанной, яростной ненависти в глазах, так и брызгал взглядом, будто плавленым оловом.

— …Богом прошу тебя, Юрий Данилович, матушкиными слезами молю, отдай тело отца! Дай упокоить его на Твери!..

Словами-то просит, а взглядом-то бьет!

— Али, княжич, гнушаешься по чести меня величать?

Иванов, соглядатай московский дьяк Прокоп Кострома закивал головой, аки дятел долбежный.

— Кабы не отвалилась, — процедил Юрий сквозь зубы дьяку.

Александр пожал плечами:

— Отчего же? Как давеча повеличал, так и сейчас повторю: ты — великий князь, — сказал он и, помедлив, добавил: — Ныне — ты…

— Ишь, ныне… — Юрий Данилович горько покачал головой, — Али и язык-то не поворачивается без оговорок признать?

— Так нет вечного в мире, — усмехнулся Александр.

— Смеешься надо мной? — удивился Юрий Данилович. — Ну, так смейся. Каково-то я еще над тобой посмеюсь, — сказал он и впрямь рассмеялся недобро. — Так признает ли Тверь меня над собой князем великим?

Александр развел руками:

— Молод я, Юрий Данилович, — не властен ответ тебе на то дать. Знаешь ведь, сам покуда под братом хожу, — смиренно, тихо произнес он и потупился.

— Значит, война?

— Говорю же, о том у Дмитрия сведай.

— Али он мне и вовсе не велел ничего сказать?

— Сказал: чтобы знал ты — мы войны не боимся, — сколь мог твердо произнес Александр.

И того, наверное, не следовало ему говорить.

— Так что ж он прямо с войском-то сюда не приспел? — крикнул великий князь. — Коли не мила ему ханская воля! А? Что? Отвечай!

Хуже некуда, как покатились переговоры!