Долгие сумерки путника

Мне показалось, что он выше меня ростом. Его грудь и голова заслоняли Хиральду. Он был голый. Только в набедренной повязке из оленьей шкуры, концы которой он завязывал хитрым морским узлом своего изобретения, — теперь мои руки уже не смогут его повторить. Мышцы его рук и ног были выпуклыми, крепкими. Наше тело со временем теряет четкость линий, очертания его расплываются, упругая плоть становится дряблой, быстрота движений оборачивается неуверенностью.

Тот человек, который на одно мгновение оказался под вечным севильским небом, был тем, кто пережил ночь расставания и ухода в неизвестное. Это он взволнованно прощался с касиком. Они встретились в ночь ухода тайно, чтобы не видели вожди и колдуны племени. Тогда-то Дулхан вручил ему амулет из бирюзы, символ «священного доверия». Амулет должен был помочь на Дороге маиса и на крутых тропах «верхнего мира».

Дорантес и остальные хотели взять с собой ножи, меховую накидку, шерстяные плащи и даже Библию, которой пользовался Нарваэс в своих высочайших «предписаниях». Мы поспорили. Я сказал им, что это будет самоубийством. Все равно что принести с собой в Америку всю Испанию. Попытался их убедить, что Библия тоже всего лишь предмет и очень важно не выставлять ее напоказ, как талисман, а носить в себе, в своем сердце, следовать ей в своих поступках. И если кривоглазый подлец Нарваэс использовал ее для оправдания резни и грабежей, то лучше ее не брать с собой. Я сказал, что не уступлю.

Хотя мы спешили, пришлось согласиться, чтобы Дорантес выкопал ямку и захоронил Книгу. Мы насыпали небольшой холмик и увенчали его морским камнем.

Потом, уже с меньшим сопротивлением, они освободились от других вещей, которые собирались взять с собой, и от накидки Дорантеса. Кастильо с трудом отказался от кинжала, спрятанного в распятии. Здесь я тоже настоял на своем, и мы бросили это гнусное оружие в болото.

Я не мог допустить, чтобы мы отправились в путь, пренебрегши мудрым советом касика Дулхана — являться в селения по Дороге маиса совершенно голыми, безоружными и без высокомерной уверенности, что Бог нас сохранит.

— Поверь, Андрее, — сказал я Дорантесу, — все, что мы привезли из-за моря, мы за эти годы растеряли, и нам нет надобности выставлять напоказ то доброе, что еще осталось у нас в душе, то, чему мы научились в объятиях нашей матери…

В «Кораблекрушениях» я рассказал некоторые подробности этих долгих странствий, в которых мы утратили страх перед землями и племенами, попадавшимися на пути. Мы переправились через четыре большие реки[71] и пересекли пять областей, отделяющих Дорогу коров от легендарной Дороги маиса.

Новые люди на новой земле. С самого начала нас встречали как врачевателей. В каждом селении равнины относились с почтением к бирюзовому талисману, который нес я. Нас вели к вождям племени, а затем к больным. Многие из них и впрямь выздоравливали, скорее всего благодаря вере в нашу делительную силу.

Я рассказывал о случае с одним индейцем, который был мертв, но на следующий день воскрес от того, что я провел по его телу куском лавы, имевшимся в моей сумке. Камень впитал его смерть. Я в этом уверен — когда я клал его обратно в кожаную сумку, он был холодный и тяжелый. Такой холодный и тяжелый, как большой валун, вынутый из горного потока.

Не могу объяснить подобную тайну. Нами управляет воля Божья. Или не она.

Обрадованные индейцы заплатили нам таким количеством оленьих сердец, что мы не могли унести, и пришлось пригласить всех их полакомиться с нами. В самых пустынных местах нам предлагали невиданные плоды, пестрых птиц, очаровательных девушек.

В некоторых селениях выражали желание поклоняться Эстебанико. Индейцы благоговейно окружали его, а он, улыбаясь, позволял себя обожествлять. Пожилые матроны взвешивали на ладони его член, который казался еще более черным, нежели его черная кожа. Он смеялся и принимал живописные позы. Иногда колдуны и дети плясали вокруг него.

Признаюсь, у меня было постоянное опасение — словно предчувствие его судьбы, — что они принесут его в жертву, чтобы угодить своим богам. Этого следует больше всего бояться в американских краях — индейцы всегда расположены приносить людей в жертву, чтобы ублажить угасающего бога Солнца. Но Эстебанико хохотал и ничего не боялся. Он становился главным действующим лицом посвященного ему ритуала — стоило ему услышать барабан, как он тоже брал барабан и принимался отбивать дробь в чудесном ритме, возникшем в недоступных землях Африки, где он родился. Землях пресвитера Иоанна[72].

На обширных просторах, пролегающих между Флоридой и склонами скалистых гор (до которых мы в конце концов добрались без особых трудностей), никогда не видели негров и, наверно, больше никогда не увидят. А если все же появятся они там, их, без сомнения, будут обожествлять и почитать, как нашего Эстебанико.