Долгий, долгий сон

Мой лимо-ялик семь раз облетел Юнирайон в розовом свете рассвета. Я заметила, что он стал лететь медленнее, видимо, батареи уже садились, а подзарядка могла начаться только после восхода солнца. Думать я уже не могла. Попыталась было поспать, но меня разбудили сны, в которых Брэн превращался в Ксавьера, а Ксавьер — в Гиллроя. Я хотела выйти и забрать свою собаку, но мне было страшно заходить домой. Нет, я боялась не Пластина — в тот момент смерть казалась мне пустяком — я боялась вещей, которые принадлежали Ксавьеру. Его присутствие было там повсюду, теперь я видела это ясно. Пейзажи на стенах, так похожие на мои. Точное воссоздание моей спальни. Моя студия. Стеклянная призма. Я со стоном зажмурилась.

Зачем он купил квартиру моих родителей? Неужели он действительно пытался сохранить память обо мне? Но почему же тогда он ни разу не заглянул в полуподвал? Почему не перевернул весь мир в поисках моей стазисной капсулы? Но если он этого не сделал, то почему не смог просто забыть меня? Зачем сохранил эти навязчивые воспоминания?

Я потеряла родителей, потеряла свое время, а теперь потеряла даже мечту о моей умершей любви. Все мое горе о смерти Ксавьера вырвалось обратно, непереваренным. Исторгнуть его из себя оказалось гораздо больнее, чем проглотить.

Я не хотела, чтобы вставало солнце. Не хотела, чтобы мир продолжал вращаться. Я хотела, чтобы вся планета погрузилась в стазис до тех пор, пока я не найду в себе силы жить дальше.

Меня отвлекло знакомое пиканье, доносившееся откуда-то из-под приборной доски лимо-ялика. Динь-динь… динь-динь… динь-динь…

Сбросив оцепенение, я дотянулась до темного угла, откуда раздавался звук. Там лежал мой ноутскрин. Как он сюда попал? И тут я вспомнила, что сама бросила его в лимо-ялике, когда опрометью умчалась из школы на следующий день после катастрофического объяснения с Брэном.

Динь-динь… динь-динь… динь-динь…

Моя страница была уже подсоединена к Сети. Я открыла ее.

«Роуз. Роуз, гори ты, напиши же мне! Роуз, если ты снова сбежала в стазис, я перерою весь мир, но разбужу тебя снова! Ответь немедленно!» Я поспешно вызвала клавиатуру, но Отто не унимался. «Давай! Где ты? Пожалуйста, больше не делай этого с собой!»

«Я здесь, — написала я, прерывая его записи. — К сожалению, все еще здесь».

«Слава всем богам, когда-либо придуманным! Где ты?»

«Нигде», — честно ответила я. Это была правда. Я не знала, где я, и это не имело значения.

«Нет, серьезно. Где ты?»

«Не знаю, правда, — написала я. — Кружу на ялике вокруг Юнирайона».

«Я беспокоился. Почему ты не ответила мне вчера?»

«Я забыла ноутскрин».

«Я спросил Брэна, не знает ли он, что с тобой, и он мне все выложил. Он очень волнуется за тебя. Можно я скажу ему, где ты?»

«Нет. Просто скажи ему, что со мной все в порядке».

«Хорошо. Он поехал домой, проверить твою капсулу. Но тебя там не было, и он жутко перепугался. Родители заставили его пойти в школу, но он не может сосредоточиться».

«Боюсь, мне сейчас не до этого», — ответила я.

«Не отключайся, кажется, мистер Прокиев засек, что я вышел в Сеть во время урока. Я скоро вернусь».

После этого экран надолго замер. Я свернулась клубочком на сиденье ялика и попыталась размышлять здраво. Ничего не получилось.

Потом экран снова ожил.

«Ну вот, я во дворе. Брэн рассказал мне обо всем, что случилось сегодня ночью».

«Коитально, — честное слово, больше я ничего не могла сказать по этому поводу. — И как много он тебе разболтал?»

«Даже самая долгая история очень быстро проносится в мыслях», — объяснил Отто.

«Коитально, — снова повторила я. — Можно попросить тебя включить свой этический кодекс и не рассказывать об этом всей школе? И даже Набики и своей семье?» Мне было очень важно, что они обо мне подумают, а моя история выглядела чудовищно даже для детей Европы.

«Клянусь могилой Сорок второй».

Я была тронута.

«Спасибо».

«Мы с Набики расстались», — дописал Отто.

Я не поняла, зачем он мне это сообщает.

«Что? Но почему?»

«Помнишь, как яростно она меня опекала? Когда ты сказала мне, что кто-то хочет тебя убить, я вдруг впервые испытал такое же чувство. Последние несколько дней я целыми ночами лазил по Сети, пытаясь выяснить хоть что-нибудь полезное. Набики это не понравилось, она сказала, что я не высыпаюсь. А потом добавила, что о тебе есть кому позаботиться и я тебе не нужен. Я тогда… нет, это была всего лишь мимолетная мысль, но мы в тот момент держались за руки. Я хотел ее ударить. Поверь, я пацифист, и у меня есть другое оружие, кроме кулаков, и вообще, я очень редко думаю о таких вещах, даже по отношению к тем, кто меня бил — да, такое случалось. Но Набики сказала, что если я мог такое подумать, значит, она мне больше не нужна. И она была права».

Если комплименты Отто были настолько неотразимы, как он уверял, то страшно подумать, каким он мог быть в ярости!

«Нет, так нельзя. Вернись к ней, — написала я. — Скажи ей, что очень сожалеешь. Я не хочу разрушать ничьи отношения».