Долгий дождь в Щурах

- Так напомни ему. Тепер вот что... - Дунька помолчала. - За Лизкою хата осталась. Понимаешь меня?

- Ой, бабо, - Федька снова вытер лицо. Рукава рубашки давно уже были мокрыми, - вы бы видели, сколько приехало к ней. И с Фастова, и с Киева, и все село было. Как на демонстрацию в Фастове когда-то. Даже больше. Лизку на цвынтар везут, вся улица полная. Мимо какой хаты провозят - все выходят, прощаются.

- Чего б это? - удивилась Дунька. - Она ж одна. Никого не осталось.

- А кто их знает. Только я еще такого у нас не видел.

- Ну, то их дело. А ты скажи батьку, что б сделал нам Лизкину хату с огородом.

- Я слышал, она ту хату Витьке завещала.

- Какому? Катькиному сыну? А кто он такой? Он в Киеве живет? Вот и пусть себе живет.

- Не знаю, бабо, - засомневался Федька, - как то оно выйдет.

- Тебе и знать нечего. Скажешь батьку и край.

На улице нетерпеливо засигналила машина.

- Так я побежал, - спешно засобирался Федька, - хлопцы ждут.

- Про доски для забора не забудь, - напомнила Дрючиха, но было видно, что думает она о другом.

Вот клятая баба, - Федька осторожно обошел следившего за ним злыми глазами Рудого, хлопнул калиткой и стал втискиваться в машину. Внук ушел, а Дунька Дрючиха так и осталась сидеть у окна. Неожиданно она вспомнила ярко и отчетливо, так, словно было это не без малого семьдесят лет назад, а недавно, может на прошлой неделе, как сидела она в этой хате у этого же окна, когда жили тут еще Лизка с Шуркой. Сестры ждали отца из Киева. Дуньке тогда было лет десять. Наверное, меньше, не больше восьми, значит и Лизке было восемь, а Шурке - шесть. Дядько Григорий приехал уже под вечер, когда дневная жара начала спадать.

- А ну, девки, что я привез, смотрите! Они выбежали во двор и увидели прислоненный к стене хлева велосипед. Рама была обернута желтоватой вощеной бумагой, но руль горел огнем, сверкал на солнце, приковывая к себе взгляд. - А? Машина! - гордо ходил около него дядько Григорий. - Кто первый кататься? - Он накачал колеса и вывел велосипед на улицу, - Вы успеете еще, - сказал дочерям, - садись, Дунька.

Дунька с опаской села на багажник, обхватив дядька Григория руками. Она чувствовала запах его пота, паровозного дыма, который считала запахом города. Было страшно и радостно. Дунька визжала, велосипед гремел по неровной сельской дороге, шуршали шины...

- Господи, прости меня грешную, - выдохнула Дунька и перекрестилась на образа.

Она вышла на двор и под непрекращающимся дождем подошла к забору, отделявшему ее огород от огорода Лизы. Около старой хаты суетились незнакомые люди. - Набежали, - зло сощурилась старуха. - Ничего. Эту халупу мы сломаем. Дом поставим. Детям будет.

Она постояла еще минуту и незамеченная никем, медленно пошла в дом. Закрывая ей дорогу, низко свисали мокрые ветви слив и грецких орехов. Над ними тянулись утомленные своей тяжестью, истекающие водой, облака. Казалось, они навсегда повисли над старым лесом, уходящим на север, над речкой, что отделяет лес от села и над самим селом, его огородами, безлюдными улицами, небольшими домами, под крышами которых укрылись от дождя люди.