Долгий, крепкий сон

— Я решила дать мальчику настой ромашки. В этой книге написано, что для детей она полезна, — прокомментировала мать, указывая на яркий томик, лежавший на кухонном столе. Я взяла книгу и посмотрела название: «Холистический ребенок».

— Ясно, — произнесла я.

— Послушай, альтернативная медицина — вещь общепризнанная. И не нужно относиться к ней с таким скептицизмом, — обиделась мать.

Моя мама всегда легко поддавалось любому новомодному веянию, особенно если его можно описать словом «альтернативное». Она была битником, хиппи, феминисткой (причем ярой), а теперь, судя по всему, решила приобщиться к «нью эйдж». Но внешне она никогда не менялась. Типичная пожилая еврейка из Бруклина.

— С каким еще скептицизмом? — запротестовала я. — Откуда ты взяла? Я просто сказала «ясно».

— Зато каким тоном.

— Каким еще тоном? Тон у меня вполне нормальный.

— Дамы, прошу вас, — вмешался отец, — давайте до начала скандала устроим пятиминутную передышку.

И так всегда. Мы с мамой ругаемся, а он выступает в роли рефери.

— Мама и бабушка ругаются? — возбужденно спросила Руби, выпрямившись у деда на коленях.

— Никто не ругается, — успокоила я.

Мы не ругались. Мы просто как всегда пререкались.

— Ладно, мама. — Я поцеловала ее в щеку. Она передала мне Исаака, который тут же начал шарить ручонками по моей блузке. Я присела и дала ему грудь. Отец смущенно покраснел и стал внимательно изучать рисунок Руби.

— Ну что, мама, пока мы здесь, ты берешь отпуск? — нарушила молчание я.

— Конечно, — закивала она, и мелкие седые кудри перманентной завивки задрожали, как маленькие антенны.

Преданность стилю, который мать выбрала в середине семидесятых, всегда останется для меня загадкой. Каждые три месяца она проводит два часа в парикмахерской, где ее серо-стальные локоны накручивают на мелкие розовые бигуди. А поскольку она худая как жердь и ростом не выше метра пятидесяти, то сильно смахивает на ершик. Помню, когда я училась в старших классах, она открыла дверь детям на Хэллоуин в белой рубашке, колготках и с волосами, посыпанными детским тальком. Шутку поняла только я. Все остальные дети решили, что это няня.

Я отняла Исаака от груди и усадила на плечо, откуда он тут же громко рыгнул. Мои родители разразились бурными аплодисментами. Можно подумать, он только что принес команде победное очко в мировом розыгрыше.

— Послушайте, мама, папа, а вы знаете кого-нибудь из хасидов Бороу-Парк? Лучше вербоверских, — перешла к делу я.

Отец поднял бровь и постукал пальцем по подбородку.

— Марджи, помнишь, сын кого-то из твоих русских родственников стал хасидом?

— Что за tsuris[35] у этой семьи. Они здесь и полгода не прожили, когда Анатолю, отцу, пришлось делать операцию. Их первая квартира сгорела, а страховая компания отказалось выплачивать страховку. Потом этот ужас с ребенком их дочери. Он родился мертвым.

— А сын-хасид? — напомнила я ей на тот случай, если она забыла, что мне не нужен полный список трагедий этой семьи.

— Как его звали, Геня? Не помнишь? — спросила мать.

— Какое-то русское имя. А потом он поменял его на еврейское. То ли с Саши на Шумеля. То ли с Бориса на Вениамина. Что-то в этом роде, — задумчиво ответил отец.

Я страдальчески закатила глаза. Заставить моих родителей прямо ответить на вопрос намного сложнее, чем уложить Исаака спать ночью. Сдерживая нетерпение, я усадила малыша на колени.

— Вспомнила! — воскликнула мать. — Иосиф. Вот как его звали.

— И что здесь русского? — съязвила я.

— Ничего. Не знаю, откуда твой отец это взял. У него уже маразм. Не обращай внимания.

— У кого это маразм? Имя пишется через «ф», значит, оно русское.

— А можно позвонить этому русскому Иосифу? — вернулась к теме я.

— Почему бы нет, — решила мать и принялась рыться в своей старой записной книжке — самом настоящем музейном экспонате. Наконец она нашла нужный номер и набрала его на телефоне, висящем на стене у холодильника.

Прическа моей матери — не единственный реликт семидесятых в этом доме. Так, мои родители до сих пор пользуются не беспроводной трубкой, а двумя древними телефонными аппаратами — такие они брали напрокат еще в компании «Белл Телефон». У того, который на кухне, — удлиненный шнур, завязанный многочисленными узлами еще со времен моих бесконечных разговоров со школьными подругами о том, кого любит Ларри Питковский, меня или Максин Фасс. Еще в этом доме есть два старых телевизора, у одного вместо переключателя программ торчат намертво примотанные ржавые плоскогубцы. Кажется, сам переключатель потеряли, когда я еще училась в начальных классах. Тогда этот телевизор четко показывал всего два канала — «Пи-би-эс» и еще какую-то религиозную телестанцию, вещавшую из-за пределов штата Нью-Йорк. Мама тогда любила повторять, что этих каналов вполне достаточно и что «Пи-би-эс» поднимает уровень культуры, а религиозная станция помогает понять душу и сердце Америки. Или что-то в этом роде.

Мать одними губами произнесла «автоответчик», подождала секунду и сказала в трубку: