Долгий путь к себе

Сочинение Вассенберга, напечатанное в Данциге на латинском языке в 1643 году. В этой книге было несколько обидных для московского царя мест. Во-первых, автор изрек: «Москвитяне только по одному имени христиане, а по делам и обычаям хуже всяких варваров. Мы их часто одолевали, побивали и лучшую часть их земли покорили своей власти». В другом месте Вассенберг объявил, что царь Михаил Федорович был возведен на престол людьми непостоянными. И наконец, в этой же книге замечена еще одна непозволительная вольность. Возле лика короля Владислава, против его левой руки было начертано: «Московия покорна учинена».

Но особенно возмутили боярина Пушкина другие две книги. В одной из них, написанной по-польски, о войне с казаками 1649 года, о государе было сказано такое, чего не только печатать, но и мыслить нельзя. Государь-де из приятелей и соседей в сторону скакнул, он-де изменник и пастырь изменника.

— А разве полякам не известно, — заявил Пушкин во время переговоров, — что государь, не желая кровопролития, блюдя договор о вечном мире, не принял Богдана Хмельницкого под свою руку?

В подтверждение государевой порядочности были показаны польским комиссарам грамоты Хмельницкого, в которых тот настойчиво просил принять Войско Запорожское ради восстановления прежнего государства времен святого Владимира.

Четвертая книга — житие короля Владислава — была напечатана в 1649 году. Царя Михаила в ней называли мучителем, патриарха Филарета — трубачом, а Москву — бедной Москвой.

Польские комиссары пробовали возражать. Они говорили: ни король, ни мы книг печатать не заставляем и не запрещаем. Если книга написана хорошо — ее хвалят, если в ней все негодно и лживо — все над такой книгой смеются. Не печатать книг нельзя — потомки не будут знать о подлинных свершениях и делах государей. Что же касается ошибок в книгах, то их вы просто выдумываете. Патриарх Филарет назван не трубачом, но гласителем. Это дело разное. Нам приходится только удивляться, что вы сами и никто в Московском государстве по-польски и по-латыни не учится.

Боярин Пушкин ответил на это не без гордости:

— Сами вы говорите неученую и неучтивую речь. Мы польских и латинских письм себе в диковину не ставим, учиться им и перенимать у вас никакого ученья не хотим. По милости Божией держим преданный нам славянский язык твердо и нерушимо!

И потребовал за обиды государю и Москве казни князя Иеремии Вишневецкого, который писал к государю письма, пропуская в них царские титулы с умыслом. За бесчестье бояр — заплатить пятьсот тысяч золотых червонцев, а за бесчестье царя — вернуть Смоленск и другие города, которые царь Михаил уступил королю Владиславу. А покидая съезд, сказал:

— Вы говорите, что за книги не ответчики и не знаете, что в них напечатано. Думаю, знаете и радуетесь напраслине. «Пусть Московия исподволь возрастает, чтоб тем с большею силою вконец разрушиться». Вот что написано в ваших книгах. — Тут Григорий Пушкин уставился на литовского канцлера Альберта Радзивилла и сказал ему в глаза: — Вы дали нашим людям сроку. Теперь их родилось и подросло много сот тысяч. Они ратному рыцарскому строю научены и у великого государя беспрестанно милости просят, чтоб позволил идти на неприятелей, которые бесчестят великих государей наших, а нас называют худыми людьми и побирахами.

Разъехались комиссары со съезда в смущении, а на следующем съезде, чтобы выкрутиться, пошли на русских послов в наступление.

— Его королевское величество, выслушав отчет о ваших речах, — сказали они, — решил, да и мы так думаем, что вы многие статьи из предложенных написали сами без повеления своего государя.

— Мы и самого малого дела без наказа государева делать не смеем, — возразил Пушкин.

И когда на новое его требование: сжечь вредные книги — пошли новые увертки, сказал, напусти на себя строгости:

— Если не исправитесь, великий государь наш учинит в Москве Собор. И, королевские неправды на Соборе вычтя, пойдет со всем освященным Собором и синклитом в соборную церковь, куда велит пред собою нести грамоту короля Владислава во свидетельство нарушения вечного договора с королевской стороны, велит положить эту грамоту перед образом Спасовым и пречистой Богородицы и, соверша молебное пение о нарушителях вечного договора, за честь отца своего, за свою собственную и за честь всего Московского государства, стоять будет, сколько ему милосердный Бог помощи подаст. Да и к черкасскому гетману Богдану Хмельницкому о тех ваших неправдах велит отписать, и Запорожское Войско на вас восстанет.

Заседание на том закончилось.

Ян Казимир, услышав об угрозах, сказал Альберту Радзивиллу:

— Я никогда не позволю жечь публично книги. От такой сажи Польша вовеки не отмоется.

О решении короля сообщили Пушкину, он запросил немедленного отпуска посольства на родину.

— Из-за книг может произойти война. — Король был смущен.

Наконец он велел предложить русскому послу следующий выход из положения: книги будут уничтожены тайно.

— Обиды государю нанесены явно, явно надо и сжечь дурные книги! — стоял на своем упрямый русский посол.