Долгий путь к себе

Озорная искорка пролетела в глазах Тимоша, и Георгий принял ее как одобрение.

— В Молдавии правят греки. Отваживают народ от дикости… Да только дикость эту они угадывают чуть ли не в каждом шаге и вдохе молдавских людей… Думают — не то, едят — не так, одежду носят не ту, дома ставят не там…

Тимош засмеялся:

— Поляки тоже нас за диких почитают… Говори, говори!

— А как они пляшут, ваша милость!

— Не вшикай. Тимошем меня зовут.

Георгий остановился от неожиданности.

— Если придут чужие, народ за господаря встанет?

— Боюсь, что даже обрадуется его падению. Правду сказать, Василий Лупу много потрудился во славу своего господарства…

— Так почему же он не люб людям? Какого им рожна надобно?

— Лупу отстранил от управления страной молдавских бояр, — ответил Георгий, — и поставил за свое правление, одни говорят, двадцать тысяч виселиц, другие — сорок тысяч…

— Смотри! — воскликнул Тимош. К ним скачками бежала, настигая зайца, лиса. — Пистолета не взял, пугнуть нечем.

— Пугнем! — Толмач сунул пальцы в рот и засвистел, пригибаясь к земле от напряжения. Свист этот, будто косою, резанул по полю, сметая в одну сторону лису, в другую — зайца.

— Оглушил! Совсем оглушил!

Затрещали кусты, выметнулись из леса Карых и Загорулько.

— Лису пугнули, — объяснил казакам Тимош. — Свистииит! Лесным ведьмам все печенки порвал.

— Пора за скатерть-самобранку, — сказал Карых.

Но самобранку расстелить не пришлось. Из Чигорина прилетел скорый гонец.

— Други! — просиял Тимош. — Нас в поход зовут.

ГЛАВА ВТОРАЯ

1

Говел и приобщался святых тайн Алексей Михайлович в дворцовой церкви Евдокии Христовой мученицы. Шла заутреня.

За полчаса до света прибежал Иван Копошилов, дьяк Казенного патриаршего приказа.

— Кончается патриарх!

Царь велел допевать без него и с архиепископом рязанским, с Копошиловым и с келейником Ферапонтом бегом побежал к патриарху.

Того уже поновляли.

Алексей Михайлович совсем по-свойски подтолкнул архиепископа рязанского в бок.

— Раскликать бы надо, последнего слова святитель не сказал.

Взял патриарха за левую руку, показывая архиепископу, чтоб брал за правую. Они несколько минут трясли патриарха за руки, сильнее, потише и снова сильно, но нет, не раскликали умирающего.

— Как дело было? — спросил государь протодьякона.

— Да как было! Кабы не я, государь, так бы и ушел без всего. Прихожу, а святитель без памяти. Отца духовного выслал вон. Стоит у дверей, кручинится на меня, а я ему свое толкую: да хоть бы бил тебя, нельзя от него уходить. Без памяти он.

Алексей Михайлович сел на лавку, задумался.

— Причащать его теперь или нет? Надо бы постараться.

В патриаршью келию пришли без риз, в одних мантиях, казанский протопоп, архиепископы вологодский и ростовский, митрополит Крутицкий.

Облачились, читали первое Евангелие. Царь стоял между двумя духовниками: патриаршим и своим, царским.

Иосиф вдруг открыл глаза, взор его стал быстрым, но глядел патриарх поверх голов.

— Видение видит, — сказал царь тихо.

Патриарх задрожал, стал закрываться руками, забился в угол постели, к самой стене, стал хорониться за подушками. Заплакал, закричал.

Государь собственноручно опечатал патриаршью казну и ушел.

Во время вечерни, в половине восьмого часа, ему доложили:

— Скончался.

Трижды ударили в колокол.

2

Наутро, отстояв службу, Алексей Михайлович занялся описью патриаршего имущества.

Государь сам на себя хмурился, но не мог подавить в себе жутковатой радости: представилась возможность покопаться в тайниках угасшей человеческой жизни, и очень хотелось найти нечто такое… Упаси Бог, не изобличающий недостойный архипастыря порок, а такое, чтоб душу отлетевшую высветлило неким теплым светом, крестик, что ли, какой-нибудь деревянный или нечто, сохранившееся от детских дней усопшего.

…Келейной казны было 15400 рублей. Огромные деньги.

С наслаждением переписывал государь, сам переписывал, все бесчисленные серебряные сосуды, тарели, кубки…

Бережлив был патриарх Иосиф! Всякая рюмочка была у него впятеро завернута.

Принесли с чердака оружие: пищали, сабли, арбалеты. Все смазано, завернуто. Через сто лет приходи — ничто не пропадет.

Келейной рухляди набралось на 3238 рублей.

Обнаружились еще деньги, домовая казна, — 13300 рублей. Эти деньги должны были перейти к новому патриарху.

Уже под вечер, славно потрудившись, государь приступил к еще одному замечательному делу — к раздаче денег Иосифа.

На милостыню и окуп церковных мест было дадено две тысячи рублей. Церкви, не имевшие возможности заплатить обложений, шедших в патриаршью казну, могли быть закрыты. Михаилу Ртищеву на раздачу бедным царь выделил тысячу рублей. В тюрьму, в Стрелецкий приказ, пожаловано сто, в Троице-Сергиев монастырь — триста, в московские монастыри — пятьсот рублей. Патриаршим людям царь выделил две тысячи, патриаршему духовнику — сто, родственникам Иосифа — шестьсот рублей и отдельно его племяннику — двести.

На строение монастырей государь отписал тысячу двести рублей и всем, кто был в доме, по десяти.

Себе царь не взял ничего, и переписчикам ничего не дал.