Долгий путь на Бимини

Обычно Карререс располагался в чистой лачуге, прилепленной к дому Ван Вогта. Доктор платил щедро, и у него никогда не было недостатка ни в воде, ни в факелах, в обмотку которых вплетали травы, отгоняющие мух. Он работал ночи напролет, проклиная грубый инструмент, плохо отшлифованные линзы, дурную бумагу, на которой рисунки анатомических срезов быстро превращались в безумные плесневые цветы. В Алькала-де-Энарес ему приходилось видеть микроскопы, и он иногда порывался выписать себе один из Европы. Останавливало подозрение, что даже такой тонкий прибор не поможет рассмотреть те мельчайшие неправильности, которые дают одержимому связь с лоа.

Карререс задыхался. Ему не хватало знаний, инструментов, препаратов. Он жадно прочитывал все мало-мальски толковые книги, приходящие из Европы, и каждый раз испытывал яростную досаду, понимая, что тех сведений, которые так нужны ему, пока еще попросту не существует. Он знал о мозге почти все, что можно узнать, имея в своем распоряжении лишь умение слушать и спрашивать, острые глаза и скальпель, но этого было безнадежно мало.

Факела чадили и гасли, вставало солнце, и вместе с его светом в комнату проникали мухи. Их становилось все больше, воздух дрожал от жужжания; они облепляли лицо покойника, шевелились в остатках волос. Вскоре, как Карререс не отгонял их, насекомые уже копошились в бороздах и складках мозга, и работать становилось невозможно.

Прополоскав инструменты и облив их ромом, Карререс выходил на улицу. На смену ему в комнату проскальзывала жена Ван Вогта. Следом приходили одетые в белое старухи, и в лачуге раздавался плач, перемежаемый жутковатыми подражаниями католическим молитвам.

Слушая их, Карререс сам готов был плакать и молиться. Бездна, скрытая под складками мозговой ткани, источник великой силы и невиданных тайн, манила его все сильнее. Он несся по следу неуловимого, как гончая; запах неведомого становился все острее, не давая ни остановиться, ни хотя бы испугаться. Карререс сам в какой-то степени был одержимым. Он вскрыл бы свою черепную коробку, если бы придумал, как увидеть потом то, что внутри, и выжить.

В домах европейцев еще теплились огоньки, но верхний город был пуст, темен и мертв. Бамбуковые хижины казались хрупкими клетками. В сточной канаве плескалась луна. Под ногами хрустели стебли сахарного тростника, превращенного в мочало крепкими зубами, арбузные корки, рыбьи головы, куриные кости. Все сор, думал Карререс, обходя вонючие лужи. Еще один вскрытый череп – чтобы убедиться в своем бессилии. Бедняга Ван Вогт сереет от ужаса каждый раз, когда они встречаются. Зато слава старика уже вышла за пределы Эспаньолы: кто из бокоров может похвастаться тем, что ведет длинные беседы с самим Бароном? Амбиции сильнее ужаса, а мертвецы – что мертвецы: Барон Суббота всегда берет свое, хочешь ты этого или нет.

Иногда Каррересу казалось, что Ван Вогт не так прост, и тогда по спине пробегал холодок. Доктор боялся не разоблачения: это было бы неприятно, но не смертельно. Другая мысль заставляла его вздрагивать от озноба душными жаркими ночами: что, если Ван Вогт не так уж ошибается? Что, если в своих исследованиях Карререс зашел туда, где уже нет места людям? Что, если Ван Вогт действительно вызвал его тогда, в первый раз? Иногда Карререс не мог вспомнить причину, по которой он забрел в тот день в Верхний город… Ему часто хотелось поговорить со стариком как равным, но они слишком плохо знали языки друг друга: запаса слов хватало лишь на то, чтобы обмениваться короткими фразами.

Над городом стояла особая тишина. Она складывалась из дремотного квохтанья кур в сарае, короткого тявканья собаки, увидевшей сон, отдаленного хныканья младенца, сладкого женского стона, тихого дыхания за тонкой стеной. В нее постепенно вплетался новый звук, беспокойный и заманчивый. Чем ближе подходил Карререс к жилищу бокора, тем отчетливее становился шум; вскоре он распался на рокот полудюжины барабанов и ритмичное шарканьем босых ног.

Карререса охватило смутное волнение. Нет смысла танцевать, когда в доме лежит мертвец, уже обещанный Барону; у Ван Вогта сейчас должно бы быть тихо и темно. Карререс прислушался. Он уже мог различить резкие женские вскрики и пение флейты. Ритм ускорялся, завораживал; снова взвыла флейта, и Карререс узнал мелодию. В хижине Ван Вогта вызывали Барона Самеди. Похоже, старик решил подстраховаться и провести малый обряд, подумал Карререс, подходя к дому. Странно – старик был ленив и никогда не делал ничего, без чего можно было бы обойтись.

Раздался испуганный вопль петуха, и Карререс остановился в тревоге. Большой обряд? Ван Вогт жертвует дорогую даже для него, местного богача, птицу, чтобы вызвать того, кто и так обещал прийти? Или бокор все-таки решил, что Карререс морочит ему голову? Тогда сейчас придется туго. Мгновение доктор размышлял, не отложить ли визит до утра, но в конце концов лишь ускорил шаги. Что бы ни происходило у Ван Вогта, лучше узнать об этом сейчас.