Долгий сон

— Я-то? — переспросил мужчина надтреснутым тягучим голосом и хмыкнул. — Нет, брат. Я просто расконвоированный, вот и все. Староста.

— Вы в тюрьме сидите, вроде нас? — спросил Тони.

— Угадал, сынок.

— А что с нами сделают, не знаете? — наивно спросил Рыбий Пуп.

Лысый староста с сомнением оглядел их, как бы прощупывая, и безучастно проскрипел:

— Это смотря в чем вы провинились…

— Мы — ни в чем, — в один голос объявили Рыбий Пуп и Тони.

Староста поглядел на них, дурашливо выкатив глаза, и залился протяжным, нарочито бурным смехом, от которого его под конец скрючило в три погибели, как будто он отколол колено диковинного танца.

— Серьезно? — спросил он с язвительным сожалением. Он отер губы тыльной стороной руки и, покачивая головой, продолжал нараспев: — Мы эту сказку слышим от всякого, кто бы сюда ни попал. Если поверить, выходит, во всей тюряге нет человека, чтобы в чем-нибудь провинился! Все до единого невинны как младенцы!

— Но мы-то просто играли! — жалобно сказал Тони.

— Играли, и больше ничего! — подтвердил Рыбий Пуп.

— Правда? — Тягучий голос старосты был полон недоверия. — И в какие же игры вы играли? А знаете, сколько народу перевешано на этом свете, и тоже ведь просто играли. Вот и Крис Симз, бедняга, сидел здесь в тюрьме, пока не впустили толпу и его не выволокли наружу, и слышал я, как он стонал и плакал в своей камере. Все твердил белым, что, дескать, просто играл с той белой девкой, никому не хотел зла и не сделал ничего плохого. И все одно его убили!

— Нет! — Рыбий Пуп вскочил и, срываясь на крик, вновь видя на столе под беспощадным электрическим светом обезображенное тело Криса, стал горячо объяснять: — Тут белые девушки не замешаны. Мы просто играли на чужой земле, только и всего. А хозяин там — белый. Это называется нарушить частное владение…

Староста быстро отступил, вытаращился еще больше и отвернулся, качая головой, бормоча предостерегающе:

— Ой, не горячись, парень, не теряй ты головы, когда сидишь в тюрьме. — Он опять повернулся к ним и кисло прибавил: — Увидят белые, как ты распалился, и уж точно подумают, что, значит, сильно виноват.

— А все равно белые девушки тут ни при чем. — Рыбий Пуп не мог удержаться, чтобы еще раз не отвести обвинение. Он сел и, еле справляясь с возбуждением, поглядел на старосту.

Продолжая рассматривать их, староста сдвинул языком вставную челюсть и, причмокнув, вновь водворил ее на место.

— А много вам годов? — спросил он.

— Мне? Девятнадцать, — сказал Тони.

— А мне пятнадцать.

— Молодые еще, — медлительно заметил староста. — Что ж, если вы правду говорите, тогда особо беспокоиться нечего. Вот погодите, придут к вам, допросят по всей форме, а там, глядишь, и выйдете, не задержитесь. Родные-то есть?

— Есть, — сказал Тони. — Мой папа — Сайлас Дженкинс. У которого дровяной склад…

— А мой — Тайри Таккер, — сказал Рыбий Пуп. — Похоронщик с Дуглас-стрит…

— Ну да? Не врешь? — часто моргая глазами, спросил староста.

— Честно.

— Фу ты, дьявол! Что же ты белым не сказал? Он у них человек известный, твой папаша…

— А когда? Они меня и не спрашивали, — посетовал Рыбий Пуп.

Староста окинул его взглядом и потер лысое темя узловатыми пальцами.

— Знаю я Тайри, как же, — сказал он с расстановкой. — Хочешь, могу его известить… Мне, видите, разрешается выходить отсюда. — Он помолчал, тусклый огонек страха зажегся в его запавших глазах. — Но если вы мне, огольцы, брешете, жив не буду, а головы поснимаю с вас, слышали? Не хватало мне влипнуть из-за вас, сопляков…

— Вы только позвоните отцу, скажите, что я в тюрьме, — попросил Рыбий Пуп. — Он сейчас дома.

— Там видно будет. — Староста шагнул назад и, сощурясь, тягуче спросил его: — Тебя как кличут-то?

— Пуп. Это у меня прозвище такое — Рыбий Пуп.

— Ну хорошо. Посмотрим, — сказал старик и вышел.