Долгий сон

Теперь уже она принимала его как царя, ещё млея от восторга, когда только что была царицей: на коленях, совершенно обнажённая и распустив по плечам волосы, она губами, ртом и языком заставила его застонать так же, как час назад стонала она. И приняла в себя горячий удар его семени, страстно убирая языком всё до последнего…

Горели свечи, искрилось вино. И наступил миг, когда она из-под ресниц бросила на него взгляд — не столько покорный, хотя в нём читалось и это, сколько требовательный. Он понял. Он всегда её понимал, даже лучше, чем ей казалось.

— Ты помнишь, когда-то писал мне про испытание?

Он жестом прервал её:

— Не надо ничего говорить. Я всё помню. Но знаешь, девочка, я слишком долго тебя ждал, слишком много было нервного и трудного в последние месяцы. Боюсь, что буду излишне строг…

Теперь она прервала его:

— Ничего не говори! Я хочу не просто строгости. Испытание должно быть настоящим, или не быть вовсе. Я очень постараюсь его пройти!

— Хорошо. Я обещал, и моё слово будет таким, каким было. Ты его помнишь?

— Я всегда его помню. Испытание прекращается после первого крика.

— Ты готова?

Она задумалась. Предстояло нелёгкое. Потом подняла на него взгляд — любви и послушания:

— Готова, мой Господин.

Он протянул ей руку. Она встала. Прижал к себе, поцеловал в губы, потом несильно оттолкнул от себя и, взявшись за плечики халатика, одним рывком оставил девушку голой.

Она тут же опустилась на колени и услышала:

— У нас плохая плётка. Через два дома живет дед Никанорыч — я с ним договорился. Иди к нему и принеси мне плеть.

— Мне идти голой?

— Стыд не дым, глаза не выест.

Тайка вздохнула. Помедлила у двери, неловко переступая всё в тех же валенках. Даже со спины видно было, как густо она покраснела от предстоящего стыда. Но она тоже умела держать своё слово…

Сжав в кулак всю волю, по заснеженной улочке шла неторопливо, не смея прикрыться руками: Яан пожелал, чтобы было видно красивое тело принадлежащей ему Женщины. У калитки Никанорыча стала дрожать от холода, поэтому, войдя во двор, быстро и сильно растерла тело руками: негоже показываться как синяя от холода курица.

На стук Никанорыч откликнулся не сразу — видно, был в дальних комнатах. Отворил дверь, сумрачно глянул на стоящую на пороге совершенно голую девушку:

— Это ты, что ли, Янкина девка будешь?

— Я.

— Ну, проходь в дом, пока промеж ляжек не смерзлось…

Вошла, красная как рак то ли от мороза, то ли от жгучего стыда: в горнице за столом сидела пожилая бабка в платке по самые глаза, прыщеватый подросток и юная девушка.

— Здравствуйте вам…

— Дед, это ещё что? — прошипела бабка.

— Янкина девка. Наказует, видать, позорницей.

— Чего стоишь, как свечка? — это уже ей, бабка. — Хоть прикройся, стерва бесстыжая!

Тайка демонстративно положила одну ладонь на низ живота, второй рукой прикрыла набухшие соски грудей. Подросток наконец-то смог выдохнуть. Его вытаращенные глаза перебегали с бёдер на груди, на плечи и волосы, на ноги девушки. Никанорыч с бабкой похромали искать обещанную Яану плётку, а Тайка осталась с подростком и девушкой. Та опомнилась быстрее:

— А почему ты… голая?

— Ты же слышала — я наказана.

— А-а! — понимающе протянула девчонка. — Это чтобы сильней наказание было?

— Конечно. Я же сюда по улице шла. Даже мороз не так страшен, как стыд.

— Ужас! — вздохнула девчонка, но потом хитро-хитро прищурилась, искоса глянув на братца:

— Если тебя так наказали, почему ты закрылась? Опусти тогда руки, и мы на тебя будем смотреть.

Тайка прикусила губы, но руки опустила.

— Повернись! — потребовала юная ведьма. — Подними руки! А теперь — наклонись!

— Ого! У тебя на заднице и на спине следы! Тебя уже высекли? Почему так мало? Даже мне мамка десятка три розог выписывает! А деда за плёткой пошел? Тебя сейчас будут плетью драть? Ох, и наорёшься!

Стоя в такой позе, Тайка молчала. Да и не нужны были этой девчонке ответы — она не столько «гоняла» девушку, сколько наблюдала за братцем. А тот уже едва переводил дух, едва не капая на пол слюной…

— Бабушка идет! Быстро встань и закройся!

Никанорыч протянул Тайке тяжёлую длинную плеть, свитую из кожаных ремешков:

— Держи, девка. Янке скажи, перед поркой плеть намочить надо, так садче пойдет. Да по грудям чтоб вовсе не стегал — плётка тяжелая, порвёт сиськи-то!

— Да от меня скажи, чтоб вдвойне дал, бесстыжая! — влезла в разговор бабка.

— Всё, иди, иди, негодница! Пущай тебя посильней исполосуют!

В домик к Яану Тайка вернулась, едва не давясь слезами. Но всё-таки сдержалась и даже попыталась улыбнуться, протягивая Мужчине принесённую плеть:

— Сказали плеть намочить, чтобы было больней. А по грудям сечь осторожнее…

Яан усмехнулся:

— Ну, насчет грудей ты врёшь: плёткой груди не наказывают. А вот намочить… Нет, девочка, ничего мы мочить не будем: я тебя просто на испытание послал. У нас и своя плётка есть — вот её и замочи. Там же, в бочке, где розги мокнут.