Долгий сон

— В семь часов чтоб как штык была… И не выеживаться там у меня! Он тебе сам все скажет, чего и как. Гляди у меня! Все, брысь… Стоять! Бесплатно даже котята не мяучат… Вот. Свое я уже сняла. Брысь, говорю, чтоб глаза мои тебя не видели… Стоять! Ключ вечером занесешь.

Новенькие бумажки перебирала, запершись в туалете. Что-то слышала, что-то знала, что-то понимала — деньги не ахти как велики, но для кого как. Такие мамка за месяц не наточит в своей траханной прядильне… А уж для нее лично, да еще столько, да еще сразу… Как бы чего купить и себе и маме, но чтоб никто не понял, откуда взялось? Показала язык своему отражению в мутноватом зеркале, потом спохватилась и густо покраснела — ой, мамочки… Надо же теперь, туда… К семи… А что будет там? Ничего не нужно ему, говорила Ефимовна. А чего нужно-то? Что он с ней сделает?

На всякий случай храбро сунула в сумочку здоровенные портняжные ножницы. И пошла работать. В должности «дочки для воспитания». Ой, прикольно-то как…

— Прикоо-ольно ка-ак… — угодливо тянула своим противным голоском Юлька, ближайшая прилипала Христины.

Они стояли недалеко от лестницы, сунув носы в журнал с картинками. Что-то знакомое словно мазнуло по Олькиным глазам — точно, такой же журнал приносил на встречу Он. Вон как раз там, где Христа с Юлькой сейчас разглядывают, на черной стене, на золотистом дереве косого креста, вся распятая наручниками, металась и стонала наказанная девушка. Вся голая, блестящая от пота и в ярких злых капельках тающего воска. Он не предлагал ей такое, просто показал, так и не дождавшись от нее никаких ответных слов, кроме тихого вопроса:

— А вот так капать — очень больно?

— Скоро узнаешь.

Вздрогнула, но он поспешно перевернул страницу:

— Не сейчас, ты пока не умеешь. Вот, смотри, тут как раз тебе знакомо.

Да, знакомо. Ремень как ремень, разве что усыпанный бляшечками, как у этих, которые на мотоциклах и все в черной коже гоняют.

— Вот таким ремнем я тебя накажу в другой раз. Двадцать ударов. Выдержишь?

Господи, какой же он глупый… Я за две его «встречи» себе курточку уже купила. Надо еще на шапку выдержать. Испугал бабу толстым х…

И усмехнулась сама себе — права была Ефимовна. Полгода встреч, а с ним еще оставалась девочкой… Ну, не вообще, конечно, а именно с ним. Ведь стоит у него, видно же. Когда порет — еще как стоит! Ну, это его дела. А мои…

— Выдержу!

x x x

Тогда, после журнала, иной раз стала приглядываться к Христине повнимательней. То ловила что-то непонятно знакомое в ее лице, в словах. То замечала на ней обновки — как раз в ту неделю, когда в очередной раз получала от Ефимовны заветный ключ, уже прозванный про себя «золотым». То снова сдавленное хихикание Юльки и высокомерные пояснения Христы, небрежно водящей пальцем по странице:

— Это очень изысканный вид секса. Это тебе не с пустоголовым быдлом трахаться. Таким занимаются только избранные. И допускаются не всякие! — сказала так, будто и сама допускалась к столь изысканному сексу.

Дура накрашенная, ты бы покрутилась на мокром цементном полу под тяжелым ремнем, да чтобы после каждого удара звонко и громко: «Спасибо, папа!», да еще громче, да еще звонче, потому что при плохой благодарности надо раком встать, задницу в предел своими же руками раздвинуть и снова получить тем же ремнем, самым кончиком, по самому-самому…

А тот воск, что на картинке, он только в журнале красивый. Когда его с себя счищаешь, блииин, это больней, чем когда капает. Нет, когда капает, тоже не ананас в сиропе — на сосок попадет, стон сам по себе вылетает, и вовсе не потому что Он велел:

— Хочу слышать твой голос… Откликайся на наказание, девочка… громче…

Насчет «избранных и допущенных», наверное, фыркнула или слишком громко, или слишком понятно. Потому как впервые за полгода центр вселенной по имени Христа соизволил обратиться к ней после уроков:

— Ты там что-то имела против, креолка?

Презрительно глянула в ответ. Видно, до центра вселенной что-то начало доходить и она, вдруг понизив голос, словно бы Юлькиными просящими интонациями:

— А ты что, в теме?!? Врешь…

Снова презрительное молчание и небрежный, у Христы же подсмотренный и заученный жест в сторону сумочки, где был журнал:

— Я там уже половину знаю. Если не больше. Теперь можешь идти и трепаться.

— Кому трепаться? — гордо вскинулась прическа Христины. — Этому сброду? Да и врешь ты насчет половины! В нашем занюханном городишке до такого не доросли! Там такие штучки, их по заказам делают, бабла стоят немеряно, да и достать чтобы такое — ту надо ого-го! Врешь ты все. Жаба душит, думаешь, не виж… У-упс…

Перед глазами Христины, небрежно, на одном пальчике, покачивались черные, из бархата, кожи и полированной стали, украшенные мелкими клепочками, широкие наручники.

В руки не дала. Медленно убрала в свою сумку, повернулась и через плечо бросила:

— Я подумаю… Поговорю с серьезными людьми… Может, насчет и тебя допустить.