Долгий сон

— Где же ее сыскать… Эх, Марфа, прячет новенькую! А как девица хороша! Эх, хххороша! И любовь на щеках как румянилась! Даже в сумраке было видать… Э-эх! — махнул рукой и вразвалку, загребая сапогами, пошел себе вдоль стены.

— Марфа! — словно и не было баламутной ночи, звонко окреп голосок.

Та возникла одним духом:

— Что прикажет матушка-барынька? — и глазами в ощупь Настасьи: сердится ли?

— Егора ко мне! П-почту п-повезет… важную…

Пришлепнула сургучную печатку на совершенно пустом, едва сложенном листе. Нервно сунула:

— Вот! Отвезешь на почту! А как вернешься, мигом ко мне. Тут надо… новенькую… строптива больно… ну, сам понимаешь… и розочек, и еще как…

Молча принял, молча поклонился. Спрятал огонек в глазах и задавил усмешку меж густыми усами. От дверей обернулся, еще раз поклон отвесил и негромко:

— Дозволь молвить, матушка-барыня.

— Ну? — нервное, с дрожью «ну» мгновенно покрасневшей Настасьи.

— Не след бы новенькую… сегодня. Тут подход нужон. И время… Уж мне ли не знать!

— А… А долго ли ждать? И почему? И зачем? И почему долго? — сейчас лопнут щеки от краски…

— Цветок тоже не враз бутон раскрывает… — медленно протянул слова Егор. — Уж доверьте, матушка Настасья…

— Я не могу… Я не позволю ждать долго! — почти шепот.

— Мигом исполним! Только погодите совсем чуток!

x x x

Ну что за напасть такая! То Марфу ждали, теперь Егора…

2004 г.

Причастие от Егора

Потянулась сладко-сладко, переворачиваясь в перинах. Плотные занавески гасили озорное солнце — ой, как весело вчера было в гостях у Заболоцких! А как смотрел на нее Пал Василич… покраснела щекой в подушку, еще слаще потянулась… Он такой, ну… Ну, вот такой! А эти вертихвостки, сестры Синельниковы — как мухи на мед, а эта грымза длинноверстная, старая дура Невьянская — неужто не видит, что Пал Василичу и дела нет до английских поэтов! Его сиятельство знает, что нынче в моде посконная русскость наша… Да и в моде ли дело — вон как он про патриархальность бытия ловко да складно говорил! — прямо на сердце все ложится. И усы в сладком табаке, и орденские звезды так и сверкают искорками… Словно почувствовала на щеке мимолетное касание гусарских усов, аж застонала от неясного, огнем полоснувшего где-то внизу и вьюном крутнулась в перинах — м-м-м…

— Ох, дуркуешь ты чего-то, Марфа… — Егор в который полез пятерней в курчавую шевелюру, сомнительно качая головой. — Прознает барышня, и поминай Егорку — аль в солдаты забреет, аль вообще кандалами до самой что ни есть Сибири греметь буду!

— Я те подуркую! Ишь, языкастый! Не забыл, кто есть ты и кто есть я? Я и без ейной воли тебя завтра вот забрею в Сибирь! — Марфа уперла руки в боки и, видя, что до Егора начало доходить, с кем связался, сбавила тон:

— Ты не того, не боись. На плотский грех не толкаю, тут и сама след за тобой кандалами зазвеню. Ты мне красочку эту постегай хорошенько, но без лишнего перебору, чтоб наигралась, потешилась да стыдушка в сладкое вышла — вот тут и самое то будет! А дальше уж мои дела, на что и про что надо! Понял?

— Да как не понять. И все одно не понял — тебе-то с этого что?

— А вот тут не твово ума дело! Ты себе знай, сполняй что сказано! За мной не встанет.

— Вот, другой сказ! Слышь, Марфушка, мне бы бревнышков навозить, а то дом сама знаешь, покосившись… Замолви словечко перед барыней Настасьей, только не с ближнего лесу, а с Кривого ручья, там сосна ого-го, самый ровняк, и потом…

— Вот потом и будет «потом»! Довольна останусь — хоть на две избы разрешим рубить! Ты, Егорка, меня держись, со мной не пропадешь.

Возразить будто нечего — всем ведомо, как Марфа из старого барина веревки вила. А уж из молодой-то Настасьи тем паче вить будет. Однако же… — снова полез чесать башку, но Марфе на его сомнения было уже начихать. Звон колокольчика возвестил, что юная барыня изволили открыть утренние глазки.

Была б ты и вправду сенной девкой — подрыхла бы ты у меня, негодница! Сама не знает, чего хочет! Хотя (Марфа на ходу понятливо усмехнулась сама себе) — понятно, чего хочет. В сок вошла, вот и дурит девка. Срамница-продольница поперед головы бежит. Мужика хочется, вот и кружит по «неясным томленьям»… Ишь, глазищи-то будто поволокой. Иль спросонья просто? Нет, уже давно не спросонья — вон как пуховики смяты, небось и во сне билась, ладной молоденькой рыбешкой в сетях-простынях путалась…

x x x

Пока причесывали, нетерпеливо сопела, наконец не выдержала, нервно махнула рукой — подите вон! Понятливая Марфа склоненной головой застыла у двери:

— Что приказать изволит барыня-матушка?

— А когда снова… ну… в людской мыльне… ну ты поняла.

— Прости, матушка, дуру старую, в толк не приму… — еще ниже голова, чтобы глаза ехидцу не выдали.

Чуть ножкой не топнула:

— Ну, когда снова девок сечь будут?

— Ну, вон на той неделе, аккурат перед сретеньем, а вчера, пока вас не было, Стешку, но ту в одиночку постегали, там невелик гре…