Долгий сон

Нет! Нельзя на кровати… На кровати секут только жен любимых, да очень редко девок — отец до замужества. А полюбовниц, как я у тебя, на супружеской кровати сечь неможно. Грех дому выходит…

Да, твоя воля… Всю кадушку сюда принесу. Подыму, не переживай. А вот лавку тебе придется двигать — тяжела больно. И со шнурками этими не возись — вон там на скобе как раз для такого дела толстые веревки висят. Тонкие — следы оставят, будто от наручников каких, а толстые в самый раз. Сам ты посередке лысый! В этом месте я веревку, если уж совсем невмоготу, кусаю. Зачем орать, коль стерпеть можно…

Дверь за щеколду? А зачем? И занавески можно не дергать зря — окошки все равно в инее, ничего не видно. Да и кому тут дело, как и за что девку порют… Нашел невидаль!

Ну вот, мы с тобой и почти дома. Лавка, кадушка с розгами мочеными, веревки, снимай с меня сарафанчик и позволь лечь. Почему почти? Потому как дом этот тебя еще не принял… Сам поймешь, когда примет.

Сколько розог? Чунька ты моя… Ну, как есть — чунька. Сколько решишь, столько и будет. Моя воля кончилась, когда волосы перед тобой с груди сняла.

…У тебя тоже хорошие руки. Сильные и жесткие. И гладить умеют. А теперь покажи мне, как они умеют наказывать!

М-м-м… М-м-м!!! Как плохо… что… ты! только! на! три дня-а-а!!!

2004 г.

Вторая гостевушка

Даре, милой подружке.

…Дара проснулась от сопения и щекотки. Осторожно приоткрыла ресницы и вздрогнула: прямо нос к носу торчала огромная кошачья морда с наглыми до невероятности глазищами и роскошными гусарскими усами.

— Кс-с… — осторожно прошептала в краешек одеяла, на что котяра фыркнул, презрительно ответил «Мяв-в-в!» и прошелся по одеялу, как по проспекту, не сгибая лап. Под одеялом была сама Дара, и тяжелая поступь кота заставила ее вздрогнуть, снова пробудив к жизни и памяти горячий рисунок на спине и бедрах…

Больше не шевелясь, проводила его глазами, вновь испытывая совершенно нереальное чувство, что это вовсе не кот. Так, КАК он смотрел на нее вчера, коты не смотрят! А вчера… О-о-о!

Осторо-о-ожная потягушка… Под толстым и, вроде, гладким одеялом, которое то ли лечит, то ли просто баюкает, из-под которого так не хочется вылезать — и так хочется вылезти поскорей, вон к тому старому, потускневшему зеркалу, и еще разок посмотреть, как оно там, сзади…

Быстрый взгляд в сторону легкой занавески на двери, такой же — в сторону кота, который рухнул на пол посреди комнаты и уходить явно не собирался.

— Ну и смотри! Пожиратель сметаны! Бе-бе-бе! — показала ему язык, выскользнула из теплой постели и повернулась спиной к зеркалу.

— Ну, и как?

Дара чуть не подпрыгнула: ей показалось, что это спросил котяра. Появившаяся в «занавесочной» двери Ташка тут же передразнила громадные блюдца перепуганных Даркиных глаз.

Облегченно вздохнув, Дара еще раз осмотрела себя и выдохнула:

— Сама не верю!

— Глазам не веришь, так потрогай! — Ташкин хихик сопроводился легким шлепком по тугой голой попе подружки, отчего Дара дернулась. Но не так, как вздрагивают девчонки от шлепка, а каким-то неуловимо красивым, удивительно мягким и вместе с тем сильным движением крепкого, золотистого от легкого загара тела. Так, как двигалась вчера, жарким распаренным телом под жарким распаренным прутом. Закинула руки за голову, изогнулась у туманного зеркала, качнув молодыми, но уже тяжелыми грудями:

— О-ой, Та-аш… Как оно бы-ыло!!!! Всю ночь спала и думала!

— Так спала или думала? — Ташка на этот раз очень осторожно, легким касанием провела ладошками по спине и бедрам Дары: чуть ниже лопаток начинался и на середине плотных ляжек заканчивался ровный, припухший, темновато-багровый частокол «линеек». Отметки моченого в кипятке прута почти не пересекались, шли ровненько, особенно плотно обняв полушария голого зада.

Дара изогнулась еще откровеннее, призывно повела бедрами и тут же кровь бросилась в щеки: наглая кошачья морда уже торчала возле зеркала, бесстыдно пялясь на обнаженную девушку.

Хотела брыснуть наглеца, но Ташка опередила, снова удивляя уважительными интонациями, как будто говорила не с кошкой:

— Евлампий! Ну, нельзя же так… Дай нам одеться. Как будто не насмотрелся еще!

Евлампий (только сейчас Дара вспомнила, как его правильно зовут) медленно повернул голову к Ташке, так же медленно моргнул, облизнулся по всей ширине необъятной морды и, сделав вид, что ему глубоко чихать на все эти голые прелести, демонстративно отвернулся.

Дара ухватила со спинки кровати короткий сарафанчик, выделенный вчера перед баней «заместо городских штанов», как обозвала ее джинсы баба Стеша.

Наверное, это именно она гремела сейчас посудой, и запах сушеных трав, щедро развешанных и под притолоками, и на стенах, смешивался с таки-и-им запахом курника, что Дарка забыла о притухшем горячем узоре на теле: такого как вчера, она еще не пробовала!