Долгий сон

В понедельник к вечеру трудяга Захарка пыхтел на очередном подъеме. Вылез, отфыркиваясь горячим мотором, и остановился. Там, за крутым изгибом, уже большой тракт виден, а тут словно последней крепостной башней — вековой кедр в три обхвата.

Вылезла. Деловито пнула колесо. Постояла в звенящей тишине.

— Ну! — хотела гневно топнуть ногой, а вышло робко и просительно.

Качнулась еловая лапа, взбугрилась громада неясной тени.

— Хочешь, я тебе что-нибудь привезу?

Помолчала.

— Я приеду! Честное-пречестное слово! Я скоро приеду!

2004 г.

Медвяна

Быль — для тех, кто знает и понимает.

А может, просто сказка.

— Долго же ты шла. — Старуха у печи даже не обернулась на легкий скрип дверей. — Суетность молодая… Да ладно уж, из памяти не выжила, сама такой была.

Леська кашлянула, осторожно кланяясь в согнутую спину:

— Бабушка Медвяна, это я, Леся.

— Знамо, что ты… Тебя и жду.

И повторила:

— Ходишь вот долго. Могла уж и не застать.

— Ой, а вы куда-то собирались? Может, я потом зайду?

— Мне уж только на тот свет собираться. Зайдет она… Зайдешь лет через сто, куда денешься! — бабка наконец обернулась, разбежались морщинки улыбки.

— Ой, да что вы, бабушка Медвяна, удумали тоже — на тот свет! Скажете тоже… Я вам вот гостинцев привезла, не откажите…

— Сядь, егоза. Гостинцы… К столу садись, говорят, пока сиделка терпит! Недолго ей сидеть в покое… или уже с дороги тетка всыпала прутов? Ишь, как маков цвет зарделась! И глазищи свою хитрющие к полу-то не опускай: я тебя за сто верст чую, и все твои девкины выверты за сто лет вперед узнала.

— Или за двести? — даже не вслух, а про себя ляпнула Леська — возраст Медвяны был загадкой даже для древнего как мир деда Феофила, который знал всех, все и вся.

— Может и за двести, — тут же ответила Медвяна. — Кто их считал, года… А нашто их считать? Травушки какой по стебелечку в какой отвар — вот тут счет нужен, сколько томить над паром аль как заваривать — тут тоже без счету никак… А года… Нашто они… — то ли Леське говорила, то ли себе, подхватывая из печи закопченный низкий кувшин. Тяжело бухнула его на выскобленную столешницу, хищно потянула носом. — Везучая ты, девка. В самый раз зашла! Еще бы часок — перестоялись бы травки!

— Так вы и вправду знали, что я…

Медвяна глянула без улыбки:

— Вправду. А про двести годков… Может, тоже вправду. Оно тебе знать пока не велено.

И сразу, без околичностей, попутно выкладывая на край стола чистое полотенце:

— Значит, не пришел к тебе снова Бер-батюшка… И у Камня ждала, и на Светень-озере… И кликала, и обижалась… А его нет и нет… А сердце зовет, да?

Леська молча кивнула.

Медвяна сухими пальцами приподняла ее подбородок, вгляделась. Леська дрогнула, но взгляд выдержала. Бабка пожевала губами, медленно провела рукой над головой девушки. Потом еще раз, еще. Наконец, решительно кивнула и проворчала под нос:

— Значит, так и быть тому. Все одно ведь не утерпишь, на тайные тропы полезешь, лучше уж со мной…

У Леськи хватило ума смолчать. Про тайные тропки, что в судьбу, в человечье «завтра» ведут, даже Черные Скитники говорили шепотом да с оглядкой — ступить туда вроде как и можно, однако назад в своем уме и здравии ох мало кто возвращался!

Эхом отозвалась на мысли Медвяна:

— Еленьица вот тоже полезла. Говорила дурехе, что в омут спотыкнется: а она все смехом да смехом — мол, любовь выведет. Вывела… Люби теперь хто хошь…

Леська поежилась, словно дом холодным сквозняком продернуло: с детства помнила, как ходила по хуторам поразительно красивая женщина по имени Еленьица — с волной роскошных волос, что даже ветер не путал, стройная и гибкая, в просторной холщовой рубахе и с пустыми, страшными глазами, где навсегда застыл немой крик. Ее кормили, поили и старались побыстрей со двора спровадить — за юродивых Бог горой стоит, а Еленьица — та с тайной тропки споткнулась, выжгло ей в одночасье и разум и душу. Не Божий промысел, а грех неснятый. Говорили, шепча и на образа оглядываясь — мол, хотела на тропках суженого разыскать. Не пускали ее в тайное, трудное дело Скитники, отговаривали, даже на правеж к кресту под плети ставили — все одно ушла. Ушла и не вернулась — телом тут, а душой в омуте.

Медвяна помолчала. Дождалась, пока Леська образ Еленьицы с глаз отгонит.

— Боязно?

— С тобой — нет, — честно выдохнула Леська. — Проведешь?

— Поглядим. Туда чистой иттить надо.

— Я с утра и в баньке была уже, а вообще…

— Ты дурочку мне не коси! В баньке она была! Ровно не понимаешь, о чем я.

Леська покорно кивнула — понимала. Набрала в грудь воздуха — чтобы рассказать о потаенном, греховном или сердечном, но Медвяна сурово сдвинула брови:

— Слова побереги. Они мне того, как шелуха. Все одно сама все увижу. — И без перехода, в своей резкой манере: — Остыл отвар. Скидай свои городские тряпицы…

Прошелестело платье, щелкнул замочек кружевной «анжелики», что-то проворчал бабкин говорок по поводу трусиков — «вот ведь удумают… голого больше чем надетого…» — и Леська покосилась на окошки избы.