Долгое чаепитие

– Подвернуты ли простыни как следует? – осведомился он своим старческим голосом, больше похожим на шепот.

– Очень хорошо подвернуты, мистер Одвин, – ответствовала старшая сестра, лучась подобострастной улыбкой.

– Аккуратно ли отогнут край простыни?

Конечно же аккуратно. Вопрос задавался ради ритуала.

– Отогнут аккуратнейшим образом, мистер Одвин, – отвечала сестра. – Я сама лично за этим проследила.

– Я очень доволен, сестра Бейли, очень, – сказал Один. – Вы знаток по части того, как следует отгибать край простыни, чтобы получилось ровно. Мне страшно подумать, как бы я мог обходиться без вас.

– Да, но я не собираюсь никуда уходить из этой клиники, мистер Одвин, – заверила сестра Бейли, излучая готовность увещевать и подбадривать.

– Но вы же не будете жить вечно, сестра Бейли, – возразил Один.

Всегда, когда сестра Бейли слышала это замечание, оно приводило ее в замешательство своим очевидным и крайним бессердечием.

– Конечно, это так, никто из нас не вечен, господин Одвин, – согласилась она, стараясь говорить мягко – как раз в этот момент она и ее помощница старались выполнить трудную задачу по укладыванию Одина обратно в кровать, причем сделать это надо было так, чтобы Один продолжал выглядеть величественным и полным чувства собственного достоинства.

– Вы ведь ирландка, не так ли, сестра Бейли? – осведомился он, как только устроился поудобнее на своем ложе.

– Да, вы угадали, мистер Одвин.

– Я знал одного ирландца. Его звали Финн или что-то в этом роде. Он постоянно говорил о вещах, которые меня совершенно не интересовали. Но никогда ничего не рассказывал о постельном белье. Но теперь-то я уж и сам знаю в этом толк.

Он ушел в воспоминания и обессиленно опустил голову на отменно взбитые подушки, а благородно усеянную веснушками руку положил поверх аккуратно отогнутого края простыни. Постельное белье была его самая большая в жизни любовь. Все слова и эпитеты, которые имели отношение к постельному белью – как, например: чистое, слегка накрахмаленное, поглаженное, сложенное, взбитое, – будили в нем благоговейный восторг. На протяжении веков ничто не завораживало его так, как ныне волновало постельное белье. Он никак не мог понять, как его могло раньше интересовать что-то другое.

Постельное белье. И спать. Спать и постельное белье. Спать и постельное белье. Спать.

Сестра Бейли посмотрела на него с материнской нежностью. Она вовсе даже не догадывалась, что он был богом, она предполагала, что он либо кинопродюсер, либо бывший нацистский преступник. Она заметила, что он говорит с акцентом, но не могла определить, из каких он мест, а также то, что вежливость его с оттенком пренебрежительности; его эгоизм, который выглядел так обезоруживающе естественно, страсть к гигиене – все это говорило о прошлом, полном ужасных переживаний.

Если б было возможно, чтобы сестра Бейли перенеслась на миг в глубины Асгарда, где Один восседал на троне как воинственный Бог-Вседержитель, окруженный другими богами, она бы совсем не удивилась увиденному. Если быть до конца правдивым, это, конечно, не совсем так. На какое-то мгновение она бы, конечно, слегка очумела. Но, едва оправившись от шока, она признала бы, по крайней мере, тот факт, что это, во всяком случае, никак не противоречило замеченным ею в Одине качествам, а также уверилась бы, что все, во что человечество когда-то верило» существует на самом деле. Или же что все это продолжает существовать даже и после того, как человечество перестало испытывать нужду в том, чтобы это существовало.

Один жестом распустил обслуживающий медперсонал, перед этим попросив прислать к нему его личного секретаря.

Услышав это, сестра Бейли поджала губы. Она не любила личного помощника мистера Одвина, или его доверенное лицо, слугу – назовите его как хотите. У него были злобные глаза, при его появлении она вздрагивала и сильно подозревала, что за чаем он делал ее сестрам всякие грязные предложения.

У него был цвет лица, который, как предполагала сестра Бейли, было принято считать оливковым. С той разницей, что у него он приближался к зеленому. Сестре Бейли такой цвет был совсем не по душе.

Конечно, уж ей-то совсем не пристало судить о ком-то по его цвету кожи, но она именно так и поступила не далее как вчера вечером. Привезли какого-то африканского дипломата, ему нужно было удалить камни, – и вдруг она поймала себя на том, что чувствует к нему неприязнь. Она не могла бы сказать, чем именно он ей не нравился, ведь она все-таки была медсестрой, а не водителем такси и потому никогда не показывала своих личных чувств. Она ведь профессионал и прекрасно выполняет свои обязанности и потому относится абсолютно ко всем одинаково вежливо и внимательно, даже – при этой мысли она вся похолодела – к мистеру Рэгу.