Долгое дело

— Без проводов череп не пробить.

— Да, бывают крепкие.

— А ежели за тыщу километров, то помех много.

— Ну а если через спутник связи?

— Телевизору мешать запрещено.

— Выходит, в телепатию не верите?

— Со мной тоже одна клептомания стряслась…

— Какая?

Александр Иванович переступил с ноги на ногу — он никогда не садился и мог, слава богу, исчезнуть мгновенно.

— Был я материально ответственной личностью. Везу как-то из банка на буровую получку в сумме шести тысяч. Глянь, а сумки с деньгами нет. Меня тут кровавый пот прошиб. Весь «газик» перерыл… И слышу с высей глас покойного батюшки: «Сашка, бараний лоб, вернись на седьмой километр». Велел я шофёру завернуть, а сам гляжу на спидометр. На седьмом километре велю стоять. В кювете, в лопухах, лежит моя сумочка. Такой вот кандибобер вышел.

— Странный кандибобер.

— А его посадили.

— Кого?

— Шоферюгу-то, который мою сумку в лопухи зателепатил…

Рябинин посмотрел на часы. Когда он поднял глаза, то коменданта уже не было. Четверть двенадцатого… Он снял трубку и набрал её домашний номер никого. Тогда позвонил в эпидстанцию, где ему ответили, что Калязиной сегодня не будет. И тогда его волнение перешло в беспокойство.

— Не идёт? — спросила помощник прокурора Базалова, как-то по-хозяйски заполняя кабинетик своей дородной фигурой и не менее дородной сумкой.

— Не идёт, — слабо улыбнулся Рябинин.

— Лучше с убийцей иметь дело, чем с такой…

— Перед вызванными неудобно.

— Про неё уже в городской прокуратуре говорят.

Он знал, что говорят. И про него говорят. Это они ещё не знали о сквашенной цистерне молока.

Базалова тяжело опустилась на один из многочисленных стульев. Вернее, на два стула. Полные руки в лёгком платьице — она ещё жила летом обхватили, казалось бы, неохватную сумку. Что там? Кодексы и прокурорские бланки или ощипанные бройлеры с бутылками ряженки?

— Вся в заботах. — Она перехватила его взгляд.

— Плохо.

— Почему плохо?

— Нельзя быть в заботах всей, — оттенил он последнее слово.

— Сам-то тоже хлопочешь.

— И плохо. Заботы должны быть для нас, а не мы для забот. Уметь подняться над заботами.

Кому он говорит — Базаловой или себе?

— Ты ведь размышляешь о жизненном смысле, — жеманно улыбнулась она, словно он предложил ей прийти на свидание.

— А ты о чём?

— А вот о чём. — Она раскрыла сумку и вытащила бройлера, ощипанного. И о телепатии мне думать некогда.

— Я вот думаю, — вздохнул он.

— Серёжа, есть солидные люди, которые верят во всякую чувствительную сверхпроводимость…

— А сама-то веришь?

— Я-то? Нет. Но эпизод со мною был…

Возможно, и был, а возможно, пришла его поддержать по доброте душевной. Что бы он делал без них. Без своих товарищей, в этом трёхмерном кабинетике… И Демидова придёт…

— Пять лет назад проснулась я ночью от звука упавшей пустой бутылки. Думаю, где-то на улице… Но мне сделалось так страшно… Уснула с трудом. Что же оказалось? Этой ночью в другом городе умерла моя мама. Она поднялась с кровати, подошла к столу и там упала. И рукой смахнула со стола пустую бутылку. Как ты это объяснишь?

— Я устал объяснять письменно…

Половина двенадцатого…

— Подожди ещё с полчасика, — сказала Базалова, выразив уже у двери сочувствие лицом, фигурой и даже сумкой.

Полчасика он подождёт… Хотя бы потому, что делать больше нечего. А что потом? Случилось что с ней? Опять не идёт умышленно? Послать милицию. Но где Калязину искать?

— Зря ты не куришь, — сказала Демидова, закуривая.

Он промолчал. Разве перечислишь всё, что он делает зря… Или что он зря не делает.

— А почему не доставишь её приводом?

— До сих пор не было законных оснований.

— Цацкаешься.

— Бери дело, — пошутил он; ему казалось, что пошутил.

— Свои есть. Была бы помоложе — и твоё бы взяла.

— Мария Фёдоровна, ты не стареешь.

— Не старею, а с годами как-то становлюсь страшнее.

Он посмотрел на неё внимательно, как и на вальяжную Базалову. Худое тело зафутлярено во всесезонный китель. Простейшая стрижка. Ни помады, ни пудры, ни краски. И видимо не пользовалась духами. Да и для чего ей духи-то?.. Для допросов?

— Я, Серёжа помню лёгкую грусть, когда ушло детство. Куда, думаю, делось? Не за диван ли вместе с игрушками? Потом удивилась, что и молодость ушла, которой вроде бы и не было. Где-то в сорок удивилась, что минули средние годы. А потом вдруг опешила. Какое там детство и юность… Жизнь ушла!

— Ну, Мария Фёдоровна, твоя жизнь мимо не прошла.

— И всё-таки обидно терять силы.

— Вот моя Калязина не потеряет их до ста лет…

— За счёт своей магии?

— Нервы бережёт.

— Я в эту магию не верю. А вот у моей подружки была история. Её отец работал на Севере. Однажды у матери ни с того ни с сего схватило правую ногу. Ходить не может. Ноет и ноет. А вечером само прошло. Ну и всё. Утром получает телеграмму — у мужа отняли правую ногу.

— Может быть, он раньше жаловался…

Мария Фёдоровна развлекала его разговорами. Она знала, как даются эти, официально именуемые, следственные действия. И она знала, каково следователю, когда они не удаются.

Телефонный звонок показался удивлённым. Рябинин схватил трубку с поспешностью человека, ждущего международного вызова, — могла звонить она.