Долгое дело

— Вчерашняя «Вечёрка».

Вчерашняя «Вечёрка», ещё не читанная, лежала в портфеле. Рябинин извлёк её, сразу отыскал заметку и начал читать…

Тихие, ещё далёкие, как загоризонтные громы, услышал он стуки в висках. Злость, она. Стуки крепли, шли уже по груди, стягивая там всё тяжёлой щемящей силой, словно на неё давила земля. Злость. Она полегоньку пройдёт, и грудь отпустит. Нет, не отпустит, пока он…

Александр Иванович, освободившись от новостей, ушёл скраденными шажками — только белёсой синью мелькнули недокрашенные носки.

Рябинин снял трубку и набрал номер: надо бы поехать, чтобы лицом к лицу, но в груди стучало, и он боялся, что не довезёт этого стука.

— Мне, пожалуйста, Холстянникову.

— Я слушаю.

— Здравствуйте, говорит следователь Рябинин.

— А-а, здравствуйте, — обрадовалась она. — Наверное, прочли мою статью?

— Прочёл, — угрюмо согласился Рябинин.

— Ну и как? — почти кокетливо спросила Холстянникова.

Он не знал её имени — тогда, у него в кабинете, она представилась официально: корреспондент Холстянникова. Молодая, высокая, в джинсовом брючном костюме, синевато-дерюжном, как носки Александра Ивановича. Впрочем, этот костюм мог называться как-нибудь иначе, ибо брюки были окорочены, с какими-то широкими манжетами, которые лежали на высоченных блестящих сапогах, и Рябинину всё казалось, что за окном её ждёт привязанная лошадь.

— Как говорится, у вас бойкое перо, — промямлил он.

— Правда? — обрадовалась корреспондентка.

— Я хотел спросить о другом…

— Пожалуйста.

— Скажите, что вы цените в женщине?

— Многое, — не удивилась она вопросу. — Интеллект, красоту, энергию, грацию… Что ещё?

— Вы забыли самое главное женское качество.

— Умение любить?

— Важнее.

— Верность?

— Нет.

— Обаятельность?

— Неужели в детстве у ваших кукол не отрывались ручки-ножки? — глухо спросил Рябинин.

— А-а, — рассмеялась она. — Умение шить?

— Нет, жалость.

— Ради этого сообщения вы и звоните? — уже без смеха спросила она.

«Сообщения». Это о жалости, которая дороже красоты, энергии и грации… Есть-таки у корреспондентки верховая лошадь с седлом, стременами и этими… шпорами.

— Звоню, чтобы рассказать случай. Лет десять назад я отстал от поезда и очутился без денег и документов. Знаете, кто меня выручил?

— Кто? — спросила она, уже что-то подозревая.

— Простофили и ротозеи.

— Но как явление…

— И не спросили ни документов, ни справок, — перебил он. — Поверили на слово.

— Вы что ж, оправдываете простофиль?

— Да это же хорошие люди с открытой душой! — прорвало Рябинина.

— Странно слышать от следователя…

— Вам бы в статье воспеть этих людей, которые отозвались на беду незнакомого человека!

— Извините, но учить меня не стоит, — отрезала она. Рябинин перевёл дух, хотя он не взбирался на гору, а говорил в трубку чуть повышенным тоном. Тяжело задышала и корреспондентка, словно только что соскочила со своей лошади.

— Я напишу официальное письмо главному редактору, — сказал Рябинин.

— Представляю, как вы мягкотело обращаетесь со своими преступниками, усмехнулась она.

— А я представляю, как в детстве вы отрывали ручки своим куклам…

Из дневника следователя.

Предложи мне перед тяжким испытанием выбор товарища — хитрюгу или простофилю, — я выберу простофилю. Возможно, хитрюга ловчее бы миновал пули и взрывы, расщелины и топи… Но из расщелины меня вытащил бы простофиля. Я люблю простофиль, — это же люди с открытой душой. В том обществе, которое мы построим, будут жить лишь одни простофили; будут жить только люди с честной и открытой душой, потому что пропадёт нужда запечатывать её, как и пропадут враги душевной простоты.

Из постановления следователя…

Учитывая вышесказанное, а также руководствуясь пунктом 2 статьи 5 Уголовно-процессуального кодекса РСФСР, постановил: уголовное дело в отношении гр. Калязиной Аделаиды Сергеевны прекратить за отсутствием в её действиях состава преступления.

Из дневника следователя.

Я-то прекратил. Прекратит ли она?..

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Вера Михайловна вышла из автобуса и свернула в парк. Магазин открывался поздно, в одиннадцать, и она взяла за правило гулять полчасика в любую погоду.