Долгое дело

В хрустальной вазе зардел светло-бордовый растрёпанный огонь. Кухня Рябинин любил пить чаи здесь и приучил инспектора — сразу изменилась, став какой-то банкетной. Петельников повозился с длинными ногами, устроил-таки их под столом и взялся за кофе. Лида села напротив:

— Как ваши розыскные успехи?

— Какие там успехи… Вот если бы я открыл месторождение, изобрёл бы безалкогольную водку или бы вывел пыжиковую корову…

— Что вы сегодня, например, делали?

— Всего не упомнишь.

— Ну хотя бы в конце дня.

— Беседовал с Лешкой-Маргарином.

— Какая странная кличка…

— Он за кражу маргарина сидел.

— И о чём беседовали?

— Как бы вы ответили на такую Лёхину сентенцию: «Что-то стало холодать, не пора ли нам поддать?»

Лида взметнула брови, удивлённая пустяшностью инспекторской работы, она считала, что инспектор ищет, догоняет, стреляет, а уж если обращается к сентенциям, то к тонким, психологическим, с намёками.

— Я бы ему ответила, что нужно теплее одеваться. А вы?

— Что-то руки стали зябнуть, не пора ли нам дерябнуть?

— А он? — Лида приоткрыла рот.

— Не послать ли нам гонца в магазин без продавца?

— А вы?

— Что-то чешется под мышкой, не послать ли за «малышкой»?

— А он?

— Что-то ветер дует в спину, не пойти ли к магазину?

— А вы?

— Не послать ли мою жёнку за бутылкой самогонки?

— Ну, а он?

— А он иссяк.

— А вы?

— Что-то чешется в затылке, не послать ли за бутылкой?

— А он?

— Молчит. Тогда я подвёл резюме, как ни бились, к вечеру напились. Да я таких штучек знаю больше, чем вы минералов.

— Но к чему эта глупость? — вспыхнула Лида.

— Я его победил, и Леха меня зауважал.

— Зачем вам его уважение?

— О-о… Зауважав, он мне намекнул, кто взял квартиру на Цветочной улице.

— Предал своих?

— Предают в дружбе, на фронте… А блатные продают. Зато я написал Лехе штук пятьдесят этих афоризмов — он выучит.

— Ах! — вскрикнула Лида.

Паровозное шипение и треск пляшущих по конфорке капель бросили её к плите. Кофе варился в двух армянских кованых сосудиках, в которые входило ровно по одной порции. Лида смешно прыгала на одной ножке и хватала фартуком ошалевшие кофеварки.

— Вадим, а вам не кажется, что Прометей зря украл для нас огонь? Не умеем им пользоваться. Вот убегает всё…

Инспектор ощущал какое-то таянье своего веса. Блаженное растворение в парах кофе. Видимо, так себя чувствуют курильщики опиума. Нирвана. Это от кофеина.

Лида налила ему вторую порцию, велев съесть кусок торта в полкоробки. Она сорвала у пиона нижний, бледно-лиловый лепесток и задумчиво сказала, вроде бы не обращаясь к инспектору:

— Давно вы никого не приводили…

— Исчерпан лимит.

— И вам даже некому дарить вот такие цветы?

— Хорошо, я их прихвачу обратно.

— Вадим, а ведь это трагедия — жить без любви.

— Без горячей воды жить хуже, — буркнул он.

Ему не хотелось выходить из своей нирваны. Какой могучий напиток кофе! Куда там чаю, какао или компоту. Да вот только Лида мешает требовательно смотрит серыми, прямо-таки лупоглазыми очами.

— Вы толкуете про какую-то любовь? — очнулся он.

— Хотите скрыться за иронию?

— Нет, хочу стоять на земле. Вчера я чуть было не познакомился с хорошеньким созданием…

— Вадим, неужели вам не стыдно знакомиться на улицах?

— Не ходить же мне на танцы.

Инспектор знал, что Рябинин подумывает о смысле жизни. Глупый он, Рябинин. Иметь такую уютную кухню и заниматься разными смыслами… Сиди себе тут, попивай кофе, то есть, в его случае, чай, ну и думай о смысле. То есть ни о чём не думай. Петельников огляделся, решив, что его кухня лучше обставлена. Да и побольше. И кофе у него есть. Но у него нет кованых армянских сосудиков.

Лида вздохнула, не зная, как продолжить с этим человеком необходимый для него разговор. Инспектор ответил на её вздох:

— Опять-таки о любви. Есть у нас пожилой шофёр. Сидит как-то в кабинке смурной, как мужик у рюмочной. И задаёт нам вопросик: «Ребята, кто мне объяснит? Когда-то жена была готова отдать за меня жизнь. А сегодня утром запустила в меня яйцом. Хотя бы крутым, а то всмятку…»

— Он дурак!

— Ещё жизненный эпизодик. Она просила манто из норки — ради любви. Он начал брать взятки и манто всё-таки ей подарил. Теперь сидит. Она ходит к нему на свидание в этом манто.

— Вы как Рябинин. У него тоже примеры.

— А он тоже не верит в любовь?

— Только в особенную.

— Правильно, он в очках.

— Вадим, вы говорите, что ваши мысли от жизни. Но они какие-то незрелые.

— У меня всегда так. Выдаю мысль сразу — говорят, незрелая. Выдаю подумавши — говорят, перезрелая.

— А не говорят, что вы не любите быть серьёзным?

Сегодня Вадим ей не нравился. И она не понимала чем, — ведь к его несерьёзности давно привыкла. Может быть, этой сонной дрёмой, сквозь которую его слова шли, как сквозь глухую штору. Таким она его не знала. Ах какие невероятные пионы… Какого же они цвета? Красноватые, бордовые или лиловые? Всего понемножку.

— Разве ваши уголовные дела не убеждают в силе любви?

— Это каким же макаром? — оживился инспектор.

— А разве большинство преступлений не из-за женщин?

— Вы льстите преступникам.

— Где замешана женщина, там же любовь?

— Нет.

— Ну, а если убита женщина? Ведь из-за любви же?

— Нет.