Долгое-долгое детство. Помилование. Деревенские адвокаты

Руслан Сергеевич решил сначала, не поднимая шума, сам разобраться, как сказал, до точки. След, по словам старика, ведет прямо в его мехбат. Это несомненно. С чего же начать? Сходить, взглянуть на след он посчитал излишним. «Не дело боевого командира следы обнюхивать, — подумал он. — В моем ведении люди и оружие». Решил начать с людей. И вызвал старшину Хомичука с первой батареи. Этот порой больше самого комбата видит, больше других слышит и больше других примечает и соображает. Однако минувшей ночью и старшина Хомичук оказался не лучше других. «Может, знает что, да хитрит?» — подумал было Казарин. Но мысль эту отмел тут же. Преданный службе старшина и слову своему был верен. К тому же Хомичук, годами постарше комбата, любил его скрытной заботливой любовью. Казарин это чувствовал и ценил. Нет, решил он, не врет и не хитрит.

— И мотора не слышал?

— Слышал, только вроде как во сне.

— Что за черт! Уже на ходу сны видим! Кто на посту был?

— Ребята надежные. — Хомичук поименно перечислил всех из ночного дозора. — Разрешите, я разузнаю.

— Только паники не поднимать.

— Понятно.

Будь на месте Хомичука кто другой, дал бы комбат выволочку, перья бы полетели. «Ты у меня, так тебя в душу, мало что мотор, комариный писк за версту будешь слышать», — сказал бы он. Но если уж и Хомичук не слышал, значит, тут что-то не так. Только когда старшина вышел, он выругался: «Недотепы!..» В число недотеп он записал и себя.

Через полчаса все выяснилось. Ефрейтор Дусенбаев рассказал старшине, что Любомир ездил отлаживать тормоза, пробыл долго, там по пути опять сломалось что-то, намучился, пока починил, хорошо, все обошлось, товарищ вернулся цел и невредим. Хомичук ругнулся, да только про себя, а ему и слова не сказал. И с Зухом говорил спокойно. Если бы тут можно было исправить глоткой, уж он бы ее не пожалел. Сержант не отпирался и не оправдывался, рассказал, как все было.

— Ты ведь не только свою, ты и наши головы на плаху кладешь, — тихо сказал старшина и даже выругаться забыл, такая взяла горечь. — Хоть бы покаялся, дубина!..

— А что я такого сделал, чтобы каяться? За козу и сарайчик отвечу. И наказание приму.

— Коза! Если бы дело в козе было…

— А в чем же? За мной другой вины нет.

— Ладно, не мне твою вину мерять. А вот беду чую. Большую беду, Любомир.

Говорили они возле бронетранспортера, сидя на траве.

— О чем ты, Паша! Ты что говоришь?

— Байку рассказываю. Анекдот. Эх, парень…

* * *

Поначалу сержант Зух держался перед капитаном не то что спокойно, но и беспечно, словно даже придуривался. Казарин, видя это, вспылил про себя, но гнева своего ничем не выдал.

— Ну, Зуд, расскажи, какие геройства совершил? — «Геройства» он сказал с особенным нажимом.

— Не Зуд, товарищ капитан, Зух. А геройства мои еще впереди. Не подкачаю. Дай только с фрицем встретиться.

Серые холодные глаза капитана столкнулись со взглядом голубых, смотрящих из-под густых бровей глаз Любомира.

— Ты не придуривайся. Где ночью ходил?

— В Подлипки к невесте, вернее сказать — к жене ездил. Пешком хотел, да очень долго получилось бы.

— Какая еще жена?

— Законная жена, Мария Тереза. Вы ее знаете. Когда в Подлипках стояли, я к вам приходил насчет нее. Вы меня тогда выгнали. Если бы вместе служили…

— Здесь мехбат, сержант, механизированный батальон, а не бардак. И всех баб собирать, с которыми шьетесь…

— Она жена моя. Законная. Единственная. Не унижайте ее, прошу вас.

— Под кустом обвенчались — и весь «закон»!

— Товарищ капитан, — тихо сказал Зух, — вас бог накажет.

Капитан Казарин еле заметно вздрогнул. Он спрятал руку за спину и отпустил зажатую между большим и указательным пальцами щепотку волос.

— Уже наказал. А господь бог, которого ты вспомнил, в одно темя дважды не бьет.

Оттого, что разговор пошел как-то вкось, мысли капитана тоже сбились. Он постоял молча, обежал глазами землянку. Взгляд остановился на мохнатой черной бурке, висевшей на гвозде. Уже сколько лет Казарин возил ее с собой, но на людях не надевал ни разу. «Когда меня хоронить будете, в нее завернете», — шутя говорил он товарищам. Черная бурка вызвала мрачные мысли. Мысли эти были о сержанте Зухе.

— Ты — дезертир. Вот ты кто. А мы в действующей армии, значит, на фронте. Не сегодня-завтра — в бой! Ты это понимаешь?

— Понимать-то понимаю… Так ведь ничего не случилось. А за козу…

— Тебя что, никогда уставу не учили?

— Учили. Драться учили. И я буду драться, крепко буду драться, без пощады. У меня там, на той стороне, мать осталась. И вся родня… Надо их спасать.

— Можете идти.

— А какой мне выговор будет?

— За это выговор не дают. За это, сержант, расстреливают.

Последние слова Зух всерьез не принял. Из землянки он вышел с чувством облегчения. Вроде обошлось. И старшина тоже на него не кричал. Будь вина и впрямь стоящая, так бы обложил — весь лес бы дрожал.

Перед капитаном Казариным было два пути.