Читаем Долгое эхо. Шереметевы на фоне русской истории полностью

Душа моя! Не может быть, что бы я здесь загнулся и жизнь моя у же кончилась для воли. Неправда, выгребу… – так хочется тебя еще любить!»


Музы у Шереметевых от века в век ходили хороводом. Елена знала множество романсов, арий. Уже в поздние годы дети записали диск, и одну копию подарил мне ее внук Петр Трубецкой.

В ее романсах как бы отразилась вся жизнь: от Фонтанки до Воздвиженки, от фантастических детских праздников до Пасхи:

Бывало, бывало, как солнце сияло,Как небо сияло, как все расцветало,Резвилось, играло! – Бывало!Не стало, не стало того, что бывало,Как сердце мечтало, как сердце страдало,И как оживало! – Бывало!Теперь все заткало тоски покрывало.Того, что бывало, теперь уж не стало…Не стало!

Внучка Сергея Дмитриевича Шереметева не посрамила ни деда, ни всего славного рода Шереметевых.

Елена Владимировна Трубецкая

Елена Владимировна стала женой Андрея Владимировича Трубецкого. Ее мать – Елена Петровна Шереметева (в замужестве Голицына), отец – Владимир Михайлович Голицын. Илларион и Михаил – ее братья.

Андрей Владимирович Трубецкой – князь, пря мой потомок философа и общественного деятеля Сер гея Николаевича Трубецкого, внук первого выборно го ректора Московского университета. В 1939 году был призван в армию. Как только началась Великая Отечественная война, отправился на фронт, воевал в партизанском отряде. Будучи тяжело ранен, оказался в плену. Трубецкой мог бы остаться после войны на Западе, но предпочел вернуться на родину, хотя знал, что его может ждать, – ведь слово «князь» было там почти бранным.

Трубецкому удалось поступить в университет, на биофак, но от него потребовали сотрудничества с органами КГБ. Он отказался – и был сослан на медные рудники. Туда к мужу отправилась его жена Елена и с огромными трудностями добилась свидания.

В книге А. В. Трубецкого «Пути неисповедимы», охватывающей период с 1939 по 1956 год, одна из глав написана его женой Е. В. Трубецкой, в ней нашла отражение лагерная жизнь тех лет.

Два дня и две ночи в руднике

…Поезд остановился на станции Новорудная поздно ночью. Все вылезли. Темно, холодно. Вокзал – врытый в землю вагон без колес, еле освещенный тусклым светом фонаря. Вокруг стояли грузовые машины. Люди с вещами сновали, спрашивали, натыкались друг на друга.

Машины шли в рудник – 4 километра от станции. Там же поселок – Старый Джезказган. Рудник Джезказган обозначен на карте в самом центре Казахстана крошечной точкой. Там добывают медную руду. Там он. Сердце сжалось в маленький комочек и ничего не чувствовало.

Влезли в огромный грузовик. Грузовик полетел куда-то в темноту. Впереди сквозь пыль тускло мелькали огни. Там он. Где? Как? Под какой крышей? За какой проволокой?

Грузовик круто заворачивал по неровной дороге. Все наваливались друг на друга. Впереди, там, где мелькали огни, зло лаяли собаки. Выехали из темноты. Шахта, террикон. Поехали вдоль высокой каменной стены, освещенной сверху. Начинался поселок. Спрашивать не хотелось. Вокруг чужие, черные люди, закутанные от холода. Замелькали низкие хаты. Как бы слипшиеся друг с другом, они внезапно вырастали из темноты и так же внезапно исчезали. На шахтах горели дежурные огни, тускло освещая колю чую проволоку и вышки по углам. На улицах никого не было. Поселок Старый Джезказган спал.

Остановились на большой неосвещенной площади. На каких-то буграх. Все быстро слезли и исчезли в темноту. По площади бродила огромная лохматая собака и человек. Мне показали гостиницу – одноэтажный домик на другом конце площади. Туда направились еще двое. Постучались. Нас сразу впустили.

Пахнуло каким-то необыкновенным уютом сразу в передней. Ярко горела лампа. Было тепло и тихо. На столе стоял самовар, покрытый чистой марлей. Вышла заведующая, высокая, стройная немолодая женщина и какой-то заспанный паренек. Нас стали спрашивать, откуда, зачем. Те двое оказались молодыми специалистами, направленны ми сюда на работу из Киевского политехнического института. Когда я сказала, зачем приехала, заспанный паренек вдруг встрепенулся и спросил фамилию. Назвала. Заведующая повела молодых специалистов на свободные койки, а мне велела ждать. Я подумала: «Если не пустят, попрошу переждать до утра в передней». Паренек чем-то напоминал брата Михаила и был этим приятен. Он сказал, услышав фамилию:

– Как будто бы знаком. Он расконвоирован?

– Не знаю.

– Да-а… Он не в третьем лаготделении?

– Ничего не знаю. Знаю только почтовый ящик и еще, что он был фельдшером. Буду завтра искать.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Академик Императорской Академии Художеств Николай Васильевич Глоба и Строгановское училище
Академик Императорской Академии Художеств Николай Васильевич Глоба и Строгановское училище

Настоящее издание посвящено малоизученной теме – истории Строгановского Императорского художественно-промышленного училища в период с 1896 по 1917 г. и его последнему директору – академику Н.В. Глобе, эмигрировавшему из советской России в 1925 г. В сборник вошли статьи отечественных и зарубежных исследователей, рассматривающие личность Н. Глобы в широком контексте художественной жизни предреволюционной и послереволюционной России, а также русской эмиграции. Большинство материалов, архивных документов и фактов представлено и проанализировано впервые.Для искусствоведов, художников, преподавателей и историков отечественной культуры, для широкого круга читателей.

Георгий Фёдорович Коваленко , Коллектив авторов , Мария Терентьевна Майстровская , Протоиерей Николай Чернокрак , Сергей Николаевич Федунов , Татьяна Леонидовна Астраханцева , Юрий Ростиславович Савельев

Биографии и Мемуары / Прочее / Изобразительное искусство, фотография / Документальное
Достоевский
Достоевский

"Достоевский таков, какова Россия, со всей ее тьмой и светом. И он - самый большой вклад России в духовную жизнь всего мира". Это слова Н.Бердяева, но с ними согласны и другие исследователи творчества великого писателя, открывшего в душе человека такие бездны добра и зла, каких не могла представить себе вся предшествующая мировая литература. В великих произведениях Достоевского в полной мере отражается его судьба - таинственная смерть отца, годы бедности и духовных исканий, каторга и солдатчина за участие в революционном кружке, трудное восхождение к славе, сделавшей его - как при жизни, так и посмертно - объектом, как восторженных похвал, так и ожесточенных нападок. Подробности жизни писателя, вплоть до самых неизвестных и "неудобных", в полной мере отражены в его новой биографии, принадлежащей перу Людмилы Сараскиной - известного историка литературы, автора пятнадцати книг, посвященных Достоевскому и его современникам.

Альфред Адлер , Леонид Петрович Гроссман , Людмила Ивановна Сараскина , Юлий Исаевич Айхенвальд , Юрий Иванович Селезнёв , Юрий Михайлович Агеев

Биографии и Мемуары / Критика / Литературоведение / Психология и психотерапия / Проза / Документальное