Долгое прощание

— Я не обижаюсь. Уж такой вы человек. Очень долго я не мог вас раскусить. В вас было много хорошего, приятные манеры, но при этом что-то мне мешало. У вас были принципы, и вы их соблюдали — но чисто личные. Они не имели отношения ни к этике, ни к совести. Вы были славный парень — по природе славный. Но с бандитами и хулиганьем вам было так же уютно, как с честными людьми. Если эти бандиты прилично говорили по-английски и умели вести себя за столом. Мораль для вас не существует. Не знаю, война ли это с вами сделала, или вы родились таким.

— Не понимаю, — сказал он. — Ей-богу, не понимаю. Пытаюсь вам отплатить, а вы мне не даете. Не мог я в то утро вам все рассказать. Вы бы тогда не согласились.

— Приятно слышать.

— Я рад, что вам хоть что-то во мне нравится. Я попал в передрягу. Случилось так, что некоторые мои знакомые умели выпутываться из передряг. Они были у меня в долгу за то, что произошло на войне. Может быть, тогда единственный раз в жизни я сразу поступил правильно, инстинктивно, как мышь. И когда я к ним обратился, они откликнулись. Причем бесплатно. Думаете, Марло, на всех, кроме вас, висит ярлычок с ценой?

Он перегнулся через стол и взял у меня сигарету. На лице у него под густым загаром проступил неровный румянец. Шрамы резко выделялись. Я смотрел, как он достает из кармана шикарную газовую зажигалку и прикуривает.

На меня опять пахнуло духами.

— Приличный кусок души вы у меня отхватили, Терри. Расплачивались улыбкой, кивком, приветственным жестом, нашими тихими выпивками в тихих барах. Славно это было, пока не кончилось. Пока, амиго. Не стану говорить «до свидания». Я уже с вами попрощался, когда для меня это кое-что значило. Когда было грустно, одиноко и безвозвратно.

— Слишком поздно я вернулся, — сказал он. — На пластические операции уходит много времени.

— Вы бы вовсе не вернулись, если бы я вас оттуда не выкурил.

Внезапно у него в глазах блеснули слезы. Он быстро надел темные очки.

— Сомневался я тогда, — произнес он, — решиться не мог. Они не хотели, чтобы я вам рассказал. Я, просто не мог решиться.

— Не волнуйтесь, Терри. За вас всегда кто-нибудь решит.

— Я служил в коммандос, приятель. Туда просто так не берут. Я был тяжело ранен, и у этих нацистских врачей мне не сладко пришлось. Что-то во мне от этого изменилось.

— Это я все знаю, Терри. Вы очень милый парень во многих отношениях. Не мне вас судить. Я этим никогда и не занимался. Просто вас здесь больше нет. Вы давно уехали. У вас красивый костюмчик, духи хорошие, и вы элегантны, как пятидесятидолларовая шлюха.

— Да это все игра, — сказал он почти с отчаянием в голосе.

— От которой вы получаете удовольствие, верно?

Углы губ у него дрогнули в горькой улыбке. Он энергично и выразительно пожал плечами, как латиноамериканец.

— Конечно. Только играть и остается. Больше ничего. Здесь… — он постучал себя по груди зажигалкой, — здесь пусто. Все, Марло. Все давно кончилось. Что ж — наверно, пора закругляться.

Он встал. Я встал. Он протянул худую руку. Я ее пожал.

— Пока, сеньор Майоранос. Приятно было с вами пообщаться — хоть и недолго.

— До свидания.

Он повернулся, пересек комнату и вышел. Я смотрел, как закрылась дверь.

Слушал, как удаляются его шаги по коридору, выложенному поддельным мрамором.

Скоро они стали стихать, потом умолкли. Я все равно продолжал слушать.

Зачем? Может быть, я хотел, чтобы он внезапно остановился, вернулся и уговорами вывел меня из этого состояния? Но этого он не сделал. Я видел его в последний раз.

Ни с кем из них я никогда не встречался — кроме полицейских. Способа распрощаться с ними навсегда еще не придумали.