Долгое прощание. Обратный ход

— Да. Я сдаюсь. Все, наверное, капитулируют перед тобой, раньше или позже?

— Ничуть. Меня часто отшивают.

Я достал чековую книжку из кармана, посветил карманным фонариком и оторвал пять чеков. Я закрыл чековую книжку и вернул ей.

Я оставил себе пятьсот долларов.

— Сейчас по закону ты мой клиент. Теперь скажи мне, в чем дело.

— Нет. Ты не обязан заявлять о нем.

— Обязан. Я пойду в полицию прямо сейчас. Это — мой долг, И любую мою историю они смогут разоблачить за три минуты. На, возьми свои чертовы чеки, и если ты сунешь их мне снова, задеру юбку и нашлепаю по попе.

Она схватила чековую книжку и рванула в темноту, к отелю. Я остался стоять как дурак. Не знаю, долго ли я стоял. Наконец я сунул пять чеков в карман, устало побрел к машине и отправился туда, куда я был обязан пойти.

Гласа 19 Некто Фред Поуп, хозяин маленького мотеля, однажды излагал мне свои взгляды на Эсмеральду. Это был довольно болтливый старичок, но слушать всегда стоит. Самые невероятные люди могут сказать что — то, что понадобится человеку моего ремесла.

— Я прожил здесь тридцать лет, — рассказывал он. — Когда я приехал сюда, у меня была астма. Я помню, этот городок был таким тихим, что псы спали посреди проспекта, и приходилось останавливать машину — у кого была машина — и подымать их пинками, чтоб проехать. Мерзавцы только скалились. Воскресенья были такие, будто тебя уже похоронили. Все закрыто, надежно, как в сейфе.

Даже пачки сигарет нельзя было купить. Тишь такая, что слышно, как мышь усы причесывает. Я и моя старуха — она померла пятнадцать лет назад — играли в домино, мы жили на улице над обрывом, и прислушивались, вдруг что — нибудь интересное произойдет, например кто — нибудь выйдет на прогулку и постучит тросточкой.

Не знаю, хотели ли этого все Хельвиги или старый Хельвиг устроил так по злобе. В те годы он не жил здесь, он был тогда большой шишкой в торговле сельхозтехникой.

— Скорее, — сказал я, — он был дошлым бизнесменом и понял, что местечко вроде Эсмеральды станет со временем выгодным помещением капитала.

— Может быть, — сказал Фред Поуп, — в любом случае он почти что создал этот город, а со временем и переехал жить сюда. Он поселился в горах, в огромном особняке с черепичной крышей. У него были сады с террасами, большие зеленые газоны и цветущие кустарники, и ворота из литого чугуна, привезенные из Италии, как я слыхал, и мощеные дорожки, и не один сад, а с полдюжины.

Было у него достаточно земли вокруг, чтобы соседи не совали нос в суп. Он выпивал пару бутылок в день и вообще был крутой орешек. Была у него дочь, мисс Патриция Хельвиг. Она была принцессой Эсмеральды — и ею осталась.

К этому времени Эсмеральда стала расширяться. Сначала здесь была тьма старух с их мужьями. Похоронные конторы гребли деньги лопатой; старики то и дело помирали, а любящие вдовы обеспечивали им посмертную прописку. Чертовы бабы зажились на свете. Моя не зажилась.

Он замолчал, отвернулся на секунду, а потом продолжал:

— Затем отсюда в Сан — Диего стал ходить трамвай, но город оставался тихим — слишком тихим. Здесь никто и не родился. Деторождение считалось разнузданным половым актом. Затем война все изменила. Сейчас у нас появились потные парни, хулиганистые подростки в джинсах и грязных рубахах, художники, великосветские выпивохи и маленькие изысканные магазинчики с сувенирчиками, где тебе продадут копеечный бокал за восемь пятьдесят. Появились рестораны и винные лавки, но у нас все еще нет рекламных щитов или бильярдных. В прошлом году кому — то пришла в голову идея поставить в парке телескоп — автомат, с монетками. Надо было послушать, какой вой поднялся в муниципалитете. Они зарезали этот проект на корню, но Эсмеральда уже не похожа на дом престарелых. У нас завелись магазины, такие же элегантные, как в Беверли — Хиллс, и мисс Патриция всю жизнь трудилась, как бобер, на благо города. Хельвиг умер пять лет назад. Врачи сказали ему — пить поменьше, а то он и года не протянет. Он отматерил их и сказал, что если он не может пить утром, днем и вечером, когда ему заблагорассудится, то он и вовсе пить не будет. Он завязал и умер через год.