Долгое возвращение. Жертвы ГУЛАГа после Сталина

Наличие противоречия в поведении Путина говорит о том, что в российской политической элите и в обществе в целом до сих пор существует глубокий раскол по поводу отношения к сталинскому прошлому. Опросы общественного мнения, предпринятые в последние годы, показывают, что нация практически поровну разделена на тех, кто думает, что Сталин был «мудрым руководителем», и тех, для кого он был «бесчеловечным тираном»; причём среди молодых россиян просталинские настроения распространены не менее широко^{142}.

Это означает, что борьба в российской политике (и душе) по поводу оценки сталинской эпохи, начавшаяся с возвращением гулаговцев более 50 лет назад, ещё не окончена. Или, как написал недавно один антисталинист, конфликт между «двумя Россиями», увиденный Ахматовой в 1956 году, «не исчерпан до сих пор»^{143}. Сегодня символическим выражением этой борьбы опять является кампания за создание национального мемориального музея памяти сталинских жертв. Теперь её возглавляют бывший советский президент Горбачёв, общество «Мемориал», «Новая газета» и один из главных её акционеров, Александр Лебедев, а противостоит им армия коммунистов и просталински настроенных националистов^{144}.

Обе стороны, как и многие российские и западные обозреватели, уверены, что борьба эта ведётся в не меньшей степени вокруг настоящего и будущего России, как и вокруг её прошлого. И новому президенту Дмитрию Медведеву, если он станет реальным лидером, неизбежно придётся столкнуться с этой проблемой, как сталкивались с ней все его предшественники, начиная с 1953 года. (В сентябре 2008 года Медведев, следуя примеру Путина, публично почтил память жертв колымских лагерей.) Ведь только национальный лидер, какова бы ни была его позиция, может добиться, чтобы то или иное официальное решение было принято. Чтобы убедиться в этом, россиянам достаточно посмотреть на опыт президента Казахстана Нурсултана Назарбаева, сыгравшего самую непосредственную роль в создании национального и многих других памятников жертвам сталинских репрессий в этой бывшей советской республике^{145}.

Думаю, читатели поймут, на чьей стороне мои симпатии. Но при этом мне, как американцу, трудно ругать Кремль (что частенько делают западные комментаторы), за то, что он до сих пор не осудил официально сталинские преступления — хотя, по сути, Горбачёв с Ельциным это сделали — и за то, что в России до сих пор нет памятника жертвам. В моей собственной стране только в 2008 году, то есть, почти 150 лет спустя после отмены рабства, Палата представителей американского Конгресса наконец-то официально извинилась за содержание в рабском состоянии миллионов чернокожих, но этого до сих пор не сделал ни президент, ни Конгресс в целом. Нет у нас ни американского национального мемориала пострадавшим от рабства, ни даже чего-то подобного тем сотням маленьких провинциальных (сельских, школьных) музеев и памятников, существующих в память о Гулаге в сегодняшней России. И наши адвокаты покаяния тоже утверждают, по отношению к рабству, что хотя «извинения не могут изменить прошлое… есть надежда, что они изменят будущее»^{146}.

Нациям, в истории которых соседствуют великие достижения и великие преступления — «величие и беда», как много лет назад охарактеризовал сталинскую эпоху поэт Борис Слуцкий, — по-видимому, нелегко прийти к согласию о том, как уравновесить то и другое. Поколения должны смениться, раны памяти — затянуться, а ещё нужны лидеры, обладающие необходимым видением и мужеством, чтобы вылечить раны и закончить конфликт. (Частые ссылки на опыт денацификации Германии — пример неподходящий, поскольку те меры были изначально навязаны побеждённой стране оккупационными силами.)

Одно ясно наверняка. Как я утверждал 25 лет назад^{147}, жар сталинского прошлого, каким бы далёким и потухшим оно ни казалось, обязательно ещё даст о себе знать в будущей политике, как оно и случилось, роковым образом, в конце 1980-х годов. И это утверждение остается актуальным, по крайней мере, по трем причинам. Во-первых, хотя большинства сталинских жертв сегодня уже нет в живых, население России в значительной мере состоит из их потомков, в частности, их внуков, впервые заявивших о себе при Горбачёве. (Согласно опросам, 27 процентов россиян сказали в 2006 году, что имеют родственников, репрессированных при Сталине.)^{148}.[34] Во-вторых, возглавить новое сведение счётов с прошлым должно, скорее всего, поколение, созревшее в эпоху горбачёвской гласности — точно так же, как «дети XX съезда» и хрущёвской оттепели возглавили его предыдущий этап в конце 1980-х.

Но, самое главное, подобный расчёт с прошлым неотвратим, он остается в повестке дня нации, поскольку у исторических преступлений масштаба сталинских нет срока давности. А раз так, в эпопее «великого возвращения» рано ставить точку.

К 70-летию

Избранная библиография трудов Стивена Коэна

Книги

The great purge trial. — New York: Grosset & Dunlap and Universal Library Paperbacks, 1965. — Соред.