Долгорукова

   — Боже, Боже, — взволнованно говорила императрица, — сегодня убийца травил его как зайца... Это чудо, что он спасся. — Она откинулась на подушки и сказала, прикрыв глаза: — Больше незачем жить, я чувствую, что это меня убивает...

   — Ваше величество, — сказала Толстая, — сейчас как никогда вам, напротив, нужны мужество и воля. Вы необходимы теперь Государю.

   — Нет, нет, — замотала она головой, — я ни в чём больше не вижу смысла. Но спасибо, что вы пришли поддержать меня. Хотя он, должно быть, нуждается сейчас в этом больше. Вы уже были у Его величества? — спросила она у Толстой.

   — Собираюсь. Если Его величество примет меня. — Толстая поклонилась и вышла.

Императрица посмотрела на Адлерберга — он стоял в изножии кровати.

— Александр Владимирович, я не могла говорить это при Александре, хотя она и искренне привязана ко мне, но вам я скажу. Вы всё же с семи лет с ним дружите, вас он, может, услышит. — Адлерберг сделал было возражающий жест, но императрица не дала ему говорить. — Пусть не послушает, но хотя бы услышит. Меня он уже не слышит, сюда он входит глухим. Я правду говорю, Бог видит, когда говорю, что мне незачем жить. У меня постепенно отняли всё, ради чего живёт женщина: мужа, друга, императора. Не возражайте, граф, я знаю, что вы в курсе всего, хотя и делаете вид, что знаете не больше других. И правильно делаете, именно поэтому вы единственный человек, которому я могу это сказать, хотя мы с вами не столь близки, как вы с ним. Для вас не секрет моё состояние и что дни мои сочтены. И, слава Богу, я жду, когда меня позовут отсюда, мне здесь незачем больше находиться. Я мирилась с этой жизнью только ради него. Я видела, что он попал в западню, в омут, и его тянет на дно. Я протягивала ему руку, пыталась помочь, я думала, что он поймёт, что с ним происходит. С ним, со мной, с нашей семьёй. Но нет... А я всё равно надеялась, что он осознает, что он не простой смертный, вольный распоряжаться своей частной жизнью, что ему свыше даровано быть пастырем своего народа, а он продаёт их, не меня, не только меня — их. Он забросил свои государственные обязанности ради личных дел. И Господь отвернулся от него. Только поэтому убийцам удаётся так близко приблизиться к нему. Я говорила ему тогда ещё, после Парижа: это знак свыше, одумайся, вернись на свой путь, тебя уводят... Но он не внял, не услышал, и вот теперь — как приговор, и они уже не остановятся, я чувствую, и я не смогу видеть развязку, я хочу уйти раньше, пусть она, — императрица машинально поглядела наверх, — станет этому свидетелем; причиной она уже стала... — Императрица отвернулась, тяжело дыша. Адлерберг молча ждал. Наконец она, отдышавшись, сказала ему: — Если они его убьют теперь, Россия откатится назад, в Азию. Объясните ему это... И уберегите его...

17 июля 1879 года Роща в окрестностях Липецка[11].

По виду это был обычный загородный пикник — бутерброды, лимонад, фрукты. Тринадцать человек, расположившись на траве на опушке рощи, слушали четырнадцатого. Он говорил:

   — ...Но должны ли простить ему за два хороших дела в начале его жизни всё то зло, которое он сделал затем и ещё сделает в будущем? — он обвёл глазами собравшихся.

Все хором ответили:

   — Нет...

26 августа 1879 года. Квартира в Санкт-Петербурге.

На конспиративной квартире заканчивалось заседание Исполнительного комитета «Народной воли». Среди собравшихся можно узнать и тех, кто был под Липецком.

Председательствующий, подводя итог, спросил:

   — Кто за смертный приговор императору?

Все молча подняли руки...

17 ноября 1879 года. Ялта.

Александр прощался с Катей у ожидавшей её кареты.

   — Ты подумай, я не буду видеть тебя целых два дня. Я уже отвык от столь долгих разлук.

   — Они пролетят быстро, Сашенька. Твой поезд здесь отъедет, а мой там только подъедет. Ты смотри в окно и думай: а вот тут я только недавно ехала, и эти же картины видела. А я, наоборот, буду думать: а вот эти пейзажи завтра Сашенька увидит...

   — Ладно, тебе пора. Береги себя.

Он поцеловал её и помог сесть в карету, где уже сидели Варя и дети. И махнул кучеру. И долго смотрел вслед ей. А потом сел на коня и помчался в другую сторону — в Ливадию.

18 ноября 1879 года. Перегон между Белгородом и Курском.

Желябов[12] и Окладский тянули провода от насыпи к стоящей рядом кожевенной мастерской. Якимова засыпала провода гравием.

Желябов поглядел на часы, сказал:

   — Уже скоро, давай побыстрее.

Они завели провода в дверь мастерской и, прежде чем войти внутрь, поглядели на уходящую вдаль колею железной дороги.

   — Не видно пока, — сказала Якимова.

В это же время. Перрон на вокзале в Харькове.

Александр прогуливался по перрону около своего вагона. Подошли Рылеев с начальником станции.

   — Почему не едем так долго? — спросил недовольно Александр.