Долговязый Джон Сильвер: Правдивая и захватывающая повесть о моём вольном житье-бытье как джентльмена удачи и врага человечества

На следующий день я переговорил с Джеком насчёт праздника, указав, что это должен быть пир, как в старые добрые времена, когда в радости познаешь, для чего родился. Я предложил ему не скупиться, устраивая пир ради Снельгрейва и его команды. Около полудня мы оставили наш форт, имея с собой продукты и напитки на всех. Джек остался на берегу, чтобы подготовить всё для отменного окорока. Ему, прожившему год в Вест-Индии и часто общавшемуся с пиратами и буканьерами, не нужны были никакие наставления в таких делах. А сам я погрёб на шлюпке к «Очарованию Бристоля», и меня, как мешок, подняли на борт при помощи талей, будто я был настолько стар, что уже не мог влезть сам по верёвочному трапу со своей одной ногой.

Снельгрейв встретил меня с распростёртыми объятиями, провёл по кораблю, представив морякам, которые ответили радостными возгласами, а затем в каюту в кормовой части, где был накрыт стол для обеда. Снельгрейв сразу же спросил, в чём мы нуждаемся, и я назвал порох, соль и лампадное масло, помимо того, о чём мы уже говорили, то есть зеркала и книг. Указав на завёрнутый в мешковину предмет, Снельгрейв сказал, что это подарок от него лично. Потом он позвал юнгу, прислуживавшего ему, и попросил его, да, именно попросил, а не приказал, отнести свёрток и другие товары в большую шлюпку. Я положил на стол мешочек с монетами.

— Я и раньше был плохим коммерсантом, а теперь и вовсе не слежу за ценами. Здесь двадцать испанских пистолей. Достаточно?

— Более чем достаточно. Это почти столько же, сколько фунтов, по нынешним временам.

— Тогда оставьте себе разницу и разделите её среди своих людей.

— Очень щедро и великодушно, — произнёс Снельгрейв.

— Великодушно? — возразил я. — Вряд ли. Я совершаю добрые поступки, когда на меня находит такой стих. Не более того.

— Именно так, — сказал Снельгрейв.

За столом мы говорили о морских путешествиях. Как и положено когда моряки собираются вместе, будто бы эта тема не надоела им на корабле. Снельгрейв также взволнованно рассказывал о крупных махинациях, раскрытых в Компании Южных морей, сотрудники которой, и высшие, и низшие чины, растратили тысячи фунтов из кассы Компании.

— Это больше, — сказал Снельгрейв, — чем убытки Компании, которые она потерпела из-за пиратов за прошедшие десять лет.

— И сколько же мошенников повесили? — спросил я.

— Никого, — ответил Снельгрейв. — У них были покровители. Некоторые попали за свои грехи в море у Маршалловых островов, вот и всё.

Потом мы все пошли на вёслах к берегу. Джек и несколько моряков уже разожгли костёр, и целых два кабана медленно поджаривались над огнём, где, как и положено, горели сухой помёт и древесная щепа. Были и ром, и пиво, даже женщины, которых Джеку удалось раздобыть в округе, хотя подобной чести должны были удостоиться только белые мужчины. Джек с корабельным плотником успели (ну и черти!) соорудить длинный стол и скамьи. Гул ожидания среди матросов всё нарастал. Снельгрейв с восторгом смотрел на меня. Когда все расположились, часть — на скамьях, а большинство — на мелкозернистом, прогретом солнцем песке, в который они зарыли свои мозолистые ноги бывалых матросов, закалённые от хождения босиком по канатам и палубным доскам, — я приготовился к тому, что, как я знал наверняка, станет моим последним выступлением в качестве Долговязого Джона Сильвера, прозванного Окороком, кем я был и буду, что бы ни случилось, до самой моей смерти.

— Ребята! — гаркнул я что есть мочи, подобно тому, как я умел ещё в мои лучшие годы, — прошу немного вашего дружеского внимания, хочу сказать несколько слов.

Гул замер, и наступила прежняя тишина, но не могильная, ибо это был праздник, да к тому же звучал мой голос.

— Недалеко отсюда, — начал я, — если мерить океанскими мерками, к чему вы, мореплаватели, покорители морских глубин, привычны, находится остров Сент-Мари, или Нуси Бураха, как он называется на тарабарском языке местных жителей. Да, есть такой, если вы случайно не знаете, и могу заверить вас, что на этом языке можно сквернословить и посылать проклятия так же, как и на любом другом, хотя выговаривать их чертовски трудно. Вот Джека, моего самого близкого человека, зовут Андрианамбуаниариву, и я могу вам сказать, что если бы язык у меня был не без костей, они рассыпались бы на мелкие кусочки от повторения этого имени, пока я жил здесь на острове.

Среди моряков прокатился смех.