Долговязый Джон Сильвер: Правдивая и захватывающая повесть о моём вольном житье-бытье как джентльмена удачи и врага человечества

Пока меня осыпали проклятиями, я рассматривал троих повешенных, хотя отнюдь не сразу узнал их: это были надсмотрщики. Вот уж поистине юмор висельников, подумал я и захохотал во всё горло. Отсмеявшись, я увидел, что от моего хохота брань прекратилась. Видимо, этот безумный смех напугал моих хулителей, потому что я уловил замешательство во взглядах, которые теперь никто не посмел отвести.

Но, когда мы с Джеком втиснулись на свою полку, меня одолели сомнения. Я вроде бы заткнул рты команде и капитану, лишил их спокойствия, внушил им неуверенность в себе, если не сказать страх. Однако больше я ничего не добился, да и следовало ли запугивать их? Едва ли, потому что такие люди легко утрачивают способность соображать и, чтобы угомонить свою сомнительную совесть, пускают в ход кулаки. Значит, надо помнить о грани, о черте, которую ни в коем случае нельзя переступать, если я хочу сохранить в целости свою драгоценную шкуру. Конечно, можно было бы притвориться безумцем, утратившим всякое соображение, — таких обычно оставляют в покое, потому что из них нельзя выколотить даже ругательств. Зато их нередко вздёргивают на рее, чтобы больше не возиться с ними. Значит, этим способом я тоже не добьюсь облегчения для себя.

Неудивительно, что настроение у меня было препоганое, и оно испортилось ещё больше на третий день, когда мы попали в непогоду. До Настоящего шторма дело не дошло, дул постоянный сильный ветер, от которого «Беззаботного» качало, как маятник, но ещё создалась толчея из-за волн противоположного направления, докатавшихся от какой-то другой, дальней, бури. Этого оказалось достаточно чтобы люки закрыли брезентом и внизу воцарился сущий ад, о котором меня и предупреждал Скьюдамор.

Будучи сухопутными крысами, африканцы подняли немыслимый стон и вой, поскольку им втемяшилось в голову, что они вот-вот пойдут ко дну. Кто б мне объяснил, что на них нашло? Ведь многие из этих туземцев предпочитали смерть жизни, а кое-кто даже отказывался есть, чтобы облегчить безносой её работу. Тогда почему те же самые люди, когда налетела непогода, завопили благим матом наряду с остальными? Разумеется, на них ещё напала морская болезнь, так что они блевали, а также отправляли нужду, где ни попадя. По-моему, только мы с Джеком пользовались бочкой, причём не потому, что Джек был изначально к этому настроен, а исключительно потому, что я пообещал, если он меня не послушается, обмазать ему морду собственным дерьмом. Впрочем, в конечном счёте наша опрятность перестала играть какую-либо роль, поскольку мы лежали впритирку к людям, которым было плевать, в чём они погрязли.

Наконец эта юдоль плача мне осточертела, и я гаркнул — голосом, который, похоже, проникал в человека до мозга костей, во всяком случае, его хватило на то, чтобы достичь всех закоулков грузовой палубы длиной в семьдесят футов.

— А ну прекратите стоны! Нечего сдаваться из-за какого-то ветра!

— Объясни этим кретинам, — попросил я Джека, — что мы не собираемся тонуть.

— Они не слушают, — бодро доложил Джек. — Они уверены, что пришла их погибель.

— Мало ли в чём они уверены! — снова заорал я. — Я не намерен терпеть их идиотизм, заруби это себе на носу! Слушай меня. Расскажи им, что у нас хороший корабль, что при таком ветре беспокоиться совершенно не о чем. Скажи, что я видел не одну сотню таких бурь и вроде ещё жив, хотя сейчас и не в лучшем состоянии. Пускай уразумеют, что, когда судно начинает мотать из стороны в сторону, многих укачивает и тут нет ничего особенного. Это пройдёт. Во всяком случае, подохнуть от морской болезни невозможно, даже при большом желании.

Джек не возлагал больших надежд на моё воззвание, но в конце концов я убедил хотя бы его, что сказал истинную правду, и он начал что-то бормотать нашим ближайшим соседям по обе стороны. Тон у него, однако, был малоубедительный.

— А ещё говорит, он из племени сакалава! — презрительно бросил я.

Де успел я опомниться, как почувствовал у себя на шее две бессильные руки.

— Ты что, собираешься задушить собственного брата? — весело поинтересовался я.

Руки тотчас выпустили шею, и в следующий миг я услышал в темноте какое-то квохтание. По-моему, Джек смеялся, чёрт бы его подрал, и всё же я немного гордился тем, чего мне удаётся достичь, когда я в ударе. Я всегда умел пробуждать в людях желание жить. Однако лёгкой жизни я никому не обещал, скорее я делал её ещё сложнее. Одно не даётся без другого, таков мой урок, если кто в состоянии его усвоить.

Когда Джек заговорил снова, он, по крайней мере, постарался быть услышанным всеми. Далеко не сразу, но стенания и вой улеглись до переносимого уровня.

Это повысило моё и так улучшившееся настроение, и я стукнул Джека, как мне думалось, по спине, но попал в солнечное сплетение, так что у того перехватило дух.

— Прости, друг! — великодушно сказал я. — Мне кажется, мы уже можем заняться делами.

— Делами? — удивился Джек.