Долгожители

Именно тогда на ночной палубе, в подпитии, Санин распустил язык вовсю: вы, мол, там возле толстухи Аглаи распиваете чаек и тем счастливы, мелкие вы, мол, люди, обыкновенные крохоборы! Уж он, Санин, если и станет старушку Аглаю обхаживать, то ради некоей более весомой выгоды, и не только ради себя. Вике было и смешно и страшновато, а грандиозные планы подвыпившего юнца все распахивались: он даже не понимал, кажется, что болтал. Придавая пьяной болтовне размах, он уже говорил не «я», а «мы» – вроде как у них давно уже возникла целая группа рвущихся к пирогу юнцов.

«Бедная я, – сказала тогда Вика. – Я ведь буду для вас помехой, занимая возле Аглаи Андреевны место…»

А этот щенок, пьяненький, еще и похлопал ее по плечу:

«Да ты не бойся, мы тебе не сразу отставку дадим. Поживи, пособирай крошки со стола, так уж и быть… – хорохорился он. – Я другой. На мне ваша Аглая промахнулась…»

И, пьяный, вдруг дико закричал: «Я ночной тать!..»

И заухал филином:

«Ух!.. Ух!.. Ух!..»

Тут уж Вика испугалась всерьез:

«Прекрати!»

Недалеко от них была каюта Кочина, а туда как раз пришел директор, оба с бессонницей – что и худо! – попивавшие чаек, они вели долгий ночной разговор, итожа поездку. Когда Санин заухал, Вика прикрикнула, Вика даже толкнула его в спину: иди-ка, милый, в каюту да проспись, но и тут Санин в каюту не пошел, не угомонился и вновь (и все это время Вика не спала) стал гоняться за совсем уже свихнувшимся от страха попугаем.

– …А что Тарасенков? – спрашивает Аглая Андреевна.

– Был очень сдержан. Корректен.

– Об уходе разговоры не вел?

Тарасенков – зам, а отношения его с директором – старый больной вопрос, оттого-то Аглае Андреевне и важно знать нынешнее эмоциональное состояние в затаившейся драме.

– Не было ли в его сдержанности оттенка – наплевать, мол, через месяц уйду?

– Нет. Он вникал в дела.

Отвечая на вопросы простые и на вопросы сложные, Вика вдруг напрягает слух: слышит далекие шаги в коридоре… Она сначала колеблется… она не узнала, но ее слух, своей и как бы отдельной жизнью живущий, уже узнал. «Одну минуту…» – говорит она, извиняясь, Аглае Андреевне, и, так как разговор у них долгий (они еще и чай не пили), Вика вполне может на минуту выскочить.

В глубине коридора она видит спину Родионцева, более того, она мгновенно считывает с его спины то скорбное выражение, с каким он прошел мимо этих дверей.

– Митя…

Не оглянулся, – как объяснить ему, что дела уже не вернуть и не поправить?

– Митя. Что ты тут бродишь?

– Вовсе я не брожу. Шел мимо.

Вика думает, не догнать и не остановить ли его, но что ему скажет она, загоревшая, отдохнувшая, счастливая.

Не было у них небольшого романа, не было и дружбы, но были отношения, приправленные некой особой нежностью. Вика и раньше успела оценить, что Родионцев из тех, кто за спиной твоей дурного не скажет, но в той поездке (осенью, в Белгороде) как-то особенно выпятилась его порядочность, а также его веселость без желания что-то впрямую себе урвать или хапнуть. Вика нечасто встречала в жизни таких мужчин, и как-то уж очень она тогда, в Белгороде, расчувствовалась, хотела и на близость пойти (опытная, она могла бы проделать все так незаметно, так подлинно, что близость их случилась бы сама собой: как в романах), но вдруг, сильно повзрослев за двухсекундный промежуток времени, подумала: зачем портить редкое? Когда-то, прошедшую огонь, и воду, и трубы, ее и укололо некой нежностью, после чего они остались только в приятельстве, и Вика это ценила (да, на выезде шел дождь, они коротали вечер в белгородской гостинице, в ее, кажется, номере – на Вике была яркая голубая кофточка, а транзистор передавал старинные марши и вальсы для духового оркестра), и уж много лет они были просто в приятельстве, и Вике это было куда дороже после бурной ее молодости и после пяти, кажется, неудачных попыток выйти замуж, когда телесная близость так потеряла в цене.

Напротив Аглаи Андреевны сидит маленький заикающийся человечек из хозобеспечения.

– М-мне л-лично все равно, – повторяет он. – В-выби-рай-те…

Шторы, что он принес, лежат в двух вариантах: качество превосходное, но одни потемнее, другие понаряднее. Приглядевшись и в пальцах помяв, Вика говорит Аглае Андреевне, что, если ее мнение чего-то стоит, она бы выбрала вариант посветлее: что вы, что вы, в них нет и тени легкомыслия.

– С-солидные, – подтверждает заикающийся человечек.

И не замечает, что, хваля, Вика одновременно подмигивает Аглае Андреевне: мужичок-де хитроват и вкрадчив, не лукавит ли? – на что величавая, как богиня, Аглая Андреевна тут же реагирует и говорит строго:

– А принеси-ка, хитрец, нам еще шторы. Мне не нравятся оба варианта.

Заикающийся маленький человечек уходит и вскоре же приносит новые два варианта; он как гном – в дверях возникает движущаяся гора штор, под которыми видны коротенькие ноги. Принесенное аккуратно раскладывается на два кресла – гномик устал, он мокр и очень слышно дышит.

– В-вот эти, – говорит он, – лучше нет. Д-дорогие оч-чень…