Доля ангелов

Стремление вполне объяснимое — счастливую жизнь, конечно же, хочется продлить максимально. К тому же в праздничном вихре следует блистать и наслаждаться.

Порхать, а не тащиться в инвалидной коляске.

Страстишка, кстати, развивается, как правило, в геометрической прогрессии. Чем безоблачнее небо, тем более непреодолимым становится желание жить под ним вечно.

Но как бы там ни было, протиснувшись в чертоги, «наши» тоже озадачились телесным здоровьем.

В моду вошло разумное воздержание.

А также диеты, диетологи, фитнесс-клубы, персональные тренеры, йога, калифорнийские стоматологи и пластические хирурги, релакс в Монтрё и Марианском Лазнике, талассо в Довиле и Биаррице, горные лыжи в Сент-Морице и Куршавеле, теннис, гольф и конные прогулки.

А еще — нравственные ценности, в первую очередь семейные.

Любовницы и случайные подруги из числа успешных фотомоделей, исполнительниц стриптиза с высшим актерским образованием и малолетних певичек с незаконченным средним, длинноногие барышни-секретари и проверенные боевые подруги — одинокие business-woman, разумеется, никуда не делись.

Но для жен, в точности повторяя протокол высоких государственных визитов, стали планировать отдельные программы, связанные в основном с приобщением к высокому искусству, благотворительностью, всевозможными клубами по интересам и, разумеется, все тем же маниакальным оздоровлением, омоложением и достижением Абсолютного Совершенства.

Поначалу Антон рванул к вершинам вечной молодости вместе со всеми и даже меня потащил за собой.

Но тут откуда ни возьмись набежали тучи.

Небо над нами затянуло серым, налилось свинцом, темнело, набухало, грозя разразиться бурей.

И гром грохотал уже где-то вдалеке, и молнии — далекие пока всполохи — сверкали.

Ничего хорошего это не сулило, но — допускаю — все еще можно было поправить.

Возможно, Антону следовало собраться с силами и разогнать тучи, как в преддверии кремлевских праздников разгоняют облака над Москвой.

Возможно, грозу нужно было пересидеть, укрывшись за надежными — пока! — стенами наших домов. Не важно — в России или за ее пределами.

Возможно, удар стихии надлежало встретить с открытым забралом. Сжав зубы, перетерпеть предстоящую трепку.

А после, как погорельцы, идти с протянутой рукой, просить милости людской и Божьей.

Дескать, извините, что к вам обращаемся, сами не местные.

Мотив известный.

Вполне вероятно, и простили бы, и подали.

Но Антон рассудил иначе.

Впрочем, рассудок как раз оказался не у дел. Возобладали чувства.

Вернее, одно-единственное чувство. Страх.

Я-то знаю.

Собственно, страх постоянно жил в его душе, но до поры вел себя смирно. Он поселился в дальнем закоулке в тот, полагаю, день, когда Антон окончательно осознал свое новое состояние. Приятное во всех отношениях, потому что это было осознание сбывшейся мечты.

Белый конь, красная дорожка и гостеприимно распахнутые ворота Спасской башни — не в точности, разумеется, но по сути — именно так.

Все сбылось.

Пришло неожиданно, свалившись буквально на голову, вернее — на мокрый затоптанный газон перед блеклым домом на грязной окраине. Вместе с женщиной, выброшенной в пьяном угаре из окна.

Со мной.

Однако ж везение могло ускользнуть так же внезапно, как появилось.

Это было бы вполне логично — Антон тогда жил, руководствуясь исключительно логикой.

И выходило — проснувшись однажды, он не найдет рядом с постелью подноса с горячим кофе, теплыми гренками и ледяной икрой. За дверью спальни не встретит десяток услужливых людей. Не подадут к подъезду глянцевый лимузин с двумя массивными джипами «на хвосте» — машинами сопровождения. Не вспыхнет над крышей машин голубое сияние «мигалок» — проблесковых маячков. Не схлынет на обочину поток машин на трассе, не отдаст — заученно — честь знакомый офицер ГАИ…

Бесконечная череда «не» рождала в душе панику, сливаясь в одно неотвратимое, ужасное «не», полностью заслонявшее белый свет — причем в буквальном смысле, ибо речь шла о небытии.

Странно, поднявшийся «из грязи — в князи» Антон был совершенно уверен, что, вернувшись обратно в грязь, немедленно погибнет.

Пусть «грязь» окажется не такой зловещей, как та, в которой с удовольствием барахтался когда-то. Пусть не черный омут, а так — серое, обыденное житье, расцвеченное мелкими житейскими радостями. Все едино. Смерть.

Зная об этом страхе, я иногда позволяла себе шутить.

— Пей, не смакуя, — ласково советовала Антону, наблюдая, как тот самозабвенно наслаждается ароматом «Petrus» урожая 1963 года. — Скоро опять придется привыкать к портвейну. Слушай, а теперь вообще-то существует дешевый портвейн? Вроде того, который — помнишь? — разъедал пластиковые стаканчики? Наверное, нет. Ну ничего, будешь пить водку — это даже лучше. Сообразишь, по старинке, «на троих» с забулдыгами у палатки. И — на лавочку, в скверик.

— Не смей!.. — Антон захлебывался рубиновой роскошью «Petrus».

Бледнел.

И даже глаза, стремительно выцветая, белели, наполняясь неподдельным животным ужасом.