Доля ангелов

Антон — завидущие глаза которого давно зацепились за крупные барыши торговцев «железом» — предложил директору «замутить» дело под крышей завода, пользуя, кстати, налоговые и прочие державные послабления издыхающей «оборонке». Открыть кооператив, поставляющий на голодный российский рынок низкосортное «желтое железо».

Директор же — по старой привычке — мыслил масштабно, к тому же хорошо знал возможности своего гигантского производства.

Его, думаю, и осенила идея.

Однако, как бы там ни было, она пришла вовремя. И — кстати.

Через год вся российская пресса трубила об «успешном вхождении в новую экономику гиганта социалистической индустрии», превознося качество и дешевизну первых российских персональных компьютеров.

Через пять лет «гигант социалистического производства» плавно и не менее успешно переместится из государственной — в нашу с Антоном собственность, положив начало череде «заводов, газет, пароходов», которыми мы — в недалеком будущем — обзаведемся.

Тогда, в девяносто первом, мы, пожалуй, «оперились» окончательно.

Городская квартира опустела. Начавший «походы во власть» Тоша схлопотал для нас государственную дачу в Ильинском.

Небольшой двухэтажный коттеджик.

Однако ж — на Рублево-Успенском шоссе, за зеленым «политбюрошным» забором, под охраной всемогущей стражи самого президента и — главное! — в тесном соседстве с крупными государевыми чиновниками, дружбы с которыми в ту пору исподволь добивался Антон.

Многим из них предстояло заглотать коварный Тошин крючок, но — до поры — никто ни о чем не догадывался.

Нас принимали радушно по одной простой причине — в нужные моменты Антон умел быть фантастически щедрым и предупредительным.

Стоило напыщенной матроне — супруге одного из президентских сподвижников — вскользь посетовать, что муж озадачил ее вечерним приемом гостей, Антон немедленно хватался за телефон. Вечером гостей матроны обслуживал один из самых дорогих ресторанов. Тоша заказывал все: закуски, напитки, бригаду официантов во главе с расторопным метрдотелем.

Et cetera…

Контакты с Надебаидзе в то время заметно сократились.

Нет, мы не ссорились, более того — при всяком удобном случае Тоша пел дифирамбы профессору и Виве, не таясь, рассказывал всем и каждому о том, что за роль сыграла эта чета в нашей судьбе.

Подробности, разумеется, опускались. Речь шла о серьезной травме, которую я получила однажды. Все почему-то думали об автомобильной катастрофе. К тому же люди в большинстве своем были интеллигентными или хотели таковыми казаться — лишних вопросов не задавали.

И тем не менее встречались мы все реже.

Притом — вот ведь проклятая обыденность! — все складывалось как бы само собой. Постепенно, исподволь, незаметно — но от того ничуть не менее по-свински, чем обстояло на самом деле.

Они пару раз побывали у нас на даче. Антон обставлял приемы с пафосом — на мой взгляд, излишним. Грузинский ансамбль, выписанный из какого-то московского ресторана, барашек на вертеле, бочонок вина — самолетом — прямиком из Кахетии и прочие изыски не произвели впечатления. А если произвели — то прямо противоположное тому, которого добивался Тоша.

Теперь, впрочем, я почти уверена — именно этого он и добивался.

Отвадить Надебаидзе, но так, чтобы никто никогда не посмел его в этом упрекнуть.

У него получилось.

Мы стали далеки друг от друга — как родственники, давно утратившие всякую связь, друзья из прошлого, оказавшиеся в разных весовых категориях или вовсе по разные стороны баррикад, вдруг возникших на ровном месте.

Потом пришло жуткое известие: у Вивы обнаружили застарелый неоперабельный рак.

Дни ее сочтены.

Антон привычно схватился за телефон.

— Остановись! Кому ты собираешься звонить?! Неужели не ясно — в медицине для него нет закрытых дверей.

— Да? Пожалуй. Ну а если за границей? В Штатах, по-моему, как-то с этим справляются.

Он был не слишком уверен.

И не слишком упорствовал — можно сказать, сдался сразу.

Так не похоже на Антона!

Собравшись с силами, я решила позвонить Виве сама.

— Да, — сказала она новым — глухим, бесцветным — голосом, — это конец. И не вдруг вовсе. Мне уже полгода делают химиотерапию, мы, как ты понимаешь, предпочитали до времени не распространяться. Теперь уже все ясно. И скрывать нечего.

— Можно я приеду?

— Нет.

Она говорила по-прежнему глухо, негромким, лишенным интонаций голосом, но «нет» прозвучало очень жестко.

В груди у меня похолодело: у Вивы были все основания так говорить со мной.

Ни к чему прикрываться хитрыми Антоновыми манипуляциями. Мне-то их сущность всегда была ясна.

Однако ж не воспротивилась, не пресекла, не поступила по крайней мере по-своему. Не стал бы он, в конце-то концов, вязать по рукам, не заковал бы в кандалы, вздумай я самостоятельно поддерживать прежние отношения с Надебаидзе.

Пауза длится недолго, Вива будто читает мысли.

— Не обижайся, не относи это лично к себе. Я сейчас… В общем, никого не хочу видеть, вернее — не хочу, чтобы меня видели такой. И не звони сюда больше, пожалуйста. Мне тяжело говорить. Прощай, я желаю тебе счастья. Если получится.

Не дожидаясь ответа, она положила трубку.