Доля ангелов

   От страха я едва не обмочил штаны, но успел спрятать перстень за спиной.

   Из-за покатого плеча Дракона выглянул бледный Вольф:

   – Это мой воспитанник, Мальчик-Книга.

   – Не надо бояться товарища Сталина, он друг, – с улыбкой произнес багряный Дракон, и тут я узнал его.

   Оцепенение и страх сменились восторгом. «Товарищ Сталин – лучший друг советских детей!» Это он, осыпанный цветами, держал на руках маленькую узбечку Мамлакат, девочку-хлопкороба... Я видел самого Сталина!

   – Он не говорит, товарищ Сталин.

   – Глухонемой?

   – Нет, его обследовал профессор Залкин, голосовые связки в порядке, это нервное. Но вас он хорошо знает, ваш портрет он нес Первого Мая!

   На демонстрации Первого Мая я, действительно, нес маленькую фотографию вождя, обвитую лентами и колосьями.

   Вождь усмехнулся и положил мне на темя тяжелую руку:

   – Ты любишь сказки?

   Я кивнул.

   – Вам выпишут контрамарки на все спектакли Большого театра, – Сталин повернулся к Вольфу: – Вы иностранец, и вам должно быть интересно русское классическое искусство. Ленского поет Козловский. Советую посмотреть «Лебединое озеро», там танцует Лепешинская.

   Сталин усмехнулся, словно вспомнил полет стройных ног танцовщицы, пыхнул трубкой, зажатой в коротковатой левой руке, и, разглядывая меня, спросил:

   – Сколько тебе лет? Десять?

   Я кивнул. От горького дыма щипало в носу, в глазах скопились слезы.

   – Значит, ты уже пионер. А каждый пионер должен уметь хранить тайну.

   Я судорожно отдал Сталину пионерский салют.

   «Как он догадался, что я знаю его тайну? Родной...» Глотая слезы, я присягал ему в любви и беззаветной верности. Вольф казался мне слабым и жалким, я кожей чуял его липкий страх и холодный пот, стекающий между лопаток. Дверь в кабинет Сталина бесшумно закрылась.

   А вдруг Вольф тайный шпион, недаром он прячет свастику от самого Сталина? Я должен был как можно скорее разрешить все сомнения.

   Я огляделся. В зале было тихо и сонно. Алый бархатный свет лежал на низком письменном столе, на золотистых корешках старых книг. Я захлопнул трость, прокрался к дверям, встал на колени и приник к скважине, не соображая, чем рискую в эту минуту.

   Шторы в кабинете Сталина были плотно задернуты. На столе тлела зеленая лампа, и бледное лицо Вольфа тонуло в тени. Сталин сидел за столом. Я жадно разглядывал его крепко посаженную голову, его знакомое до последних черточек солнечное лицо, дальнозоркий прищур мудрых, усталых глаз, отмечая новое: щербинки на носу и щеках, сивый цвет густых усов, низкий морщинистый лоб и короткую шею. Он сильно сутулился. Чирканье спички, покашливанье, дыханье казались небесным громом. Он заговорил, и я с обожанием и страхом слушал его, с одинаковым наслаждением вбирая долгие паузы и глуховатый, гортанный голос.

   Я передаю тот давний разговор со всеми подробностями, ибо уверен, что кроме двух собеседников и мокрого от пота мальчишки, притаившегося за дверью, его никто не слышал, и в дюжине исторических анналов вы не найдете даже упоминания о приглашении в Кремль циркового факира Кинга с его ассистентом.

   Попыхивая трубкой, Сталин угостил Вольфа папиросой из красивой черной с золотом коробки. И мой учитель неожиданно закурил, хотя ненавидел табак. Он поперхнулся и прикрыл рот рукой.

   – Вы очень хорошо говорите по-русски, – Сталин словно ожидал ответа, хотя вопроса так и не задал.

   – Я знаю семь языков и понимаю около двадцати, включая тибетский и письменность деванагари.

   Я понял, что Сталину интересен разговор, и немного успокоился. Каждое слово он неспешно взвешивал на точных весах и добавлял промедление, чтобы было еще весомее. Они стояли рядом и были чем-то схожи. Оба невысокие, сдержанные в словах и жестах, в них обоих была сила, чарующая людей. Сталин не был «сыном сапожника», так же как Вольф не был «сыном садовника», у них обоих был тайный усыновитель.

   – Гд е вы учились, товарищ Кинг?

   – Не считая нескольких классов хедера при синагоге, я самоучка: когда заработал необходимые средства на обучение, то стал брать уроки философии и истории.

   – Вы учились в хедере? Да вы не стесняйтесь! У нас половина политбюро училась в хедере. Я сам учился в семинарии, Ворошилов пел в церковном хоре, а наш уважаемый нарком Микоян готовился получить церковный приход. Если бы мы не избрали путь революционеров, кто знает, кем бы мы стали? Возможно, священниками...

   Сталин умолк, усмехаясь своим воспоминаниям. Он позабыл о трубке, и она почти погасла в его ладони.

   – Скажите, что больше всего поразило вас в нашей стране как иностранца? – внезапно спросил он у Вольфа.

   Вероятно, этот вопрос он задавал всем, кто попадал в страну «оттуда».

   – Вы позволите мне быть искренним? – смущенно спросил Вольф и замялся, не решаясь начать.

   Сталин решил его ободрить:

   – Искренность – редкая монета. Помню, еще в семинарии рассказывали такой анекдот: «Приходит послушник к настоятелю на исповедь и говорит:

   – Отче, я неискренен!

   – До какой степени, сын мой?

   – Я неискренен, даже когда говорю, что я неискренен!»

   Вольф хрипло рассмеялся.

   – Говорите, товарищ Кинг, – подбодрил его Сталин. – Я вижу, что вы вполне искренни.