Доля Ангелов

Он хотел начать бороться с ней, поскольку ненавидел себя в таком состоянии. Этот калека, пьяница, недовольный негодяй не был им. В своей прошлой жизни до того, как его собственный отец устроил похищение, а затем отказался заплатить выкуп, он даже не мог представить себе подобное.

— Не знаю, следует ли вам ходить.

Как только Шелби произнесла свои слова, он продемонстрировал свою «хорошую» больную ногу, с коленом которое не сгибалось, а затем уперся на нее, перенеся свой вес, но щиколотку прострелило такой болью, которую он раньше никогда не чувствовал.

— Конечно, мне не следует. Ты же видела меня голым, поэтому знаешь насколько я плох.

В конце концов, она же засекла его в ванной… когда влетела туда при закрытой двери, явно ожидая найти его мертвым плавающим в ванне.

— Меня беспокоит ваша лодыжка.

Он стиснул зубы.

— Ты добрая самаритянка.

— Я вызову врача.

— Нет, не вызовешь.

Как только они вышли на солнечный свет, он зажмурился, и не потому, что у него было похмелье. Он как раз был совершенно трезв, чтобы увидеть все вокруг. И по сравнению с прохладой конюшни, золотой утренний воздух чувствовался, как кашемир на его покалывающей коже, и ох, вот это был вид. Все вокруг — переливающиеся поля из мятлика, огороженные пятью деревянными изгородями и одиночный клен был бальзамом для его души, обещанием поддержать безупречную родословную лошадей, которые бродили и поедали сегрегированные луга, принося будущее поколение Дерби и будущих чемпионов.

Даже победителей Тройной Короны.

«Земле и ее дарам можно доверять», — подумал Эдвард. На деревья можно было бы положиться, потому что они обеспечивали тень в летний зной, а огромная крона не пропускала дождя, и поток воды мог стекать с нее весной и засушливой осенью, но человек мог всегда предсказать смену сезонов погоды. Черт, даже яростные торнадо и снежные бури имели свой определенный ритм, и не зависели от личности самого человека, поэтому не были безнравственными.

Любой гнев может спуститься с небес, но он никогда не был направлен на какого-то конкретного: хотя некоторые могут почувствовать себя мишенью, но на самом деле, такого никогда не было.

То же самое касается лошадей и собак, кошек и енотов, даже низших существ, невзрачного опоссума и змей, пожирающих своих детенышей. Для некоторых его жеребец Наб, как злобная шавка, но этот конь никогда не притворялся тем, кем он был. Он не улыбался в лицо, и не рвал вам спину, когда вы отворачивались от него.

Люди гораздо опаснее, чем «непредсказуемые» животные и события перста Божьего.

И все это озлобило его.

Опять же, в эти дни он с горечью думал о многом.

К тому времени, как он с Шелби подошел к коттеджу сторожа, его внутренние тирады, были закалены такой болью, которая все равно просачивалась сквозь его опьянение, словно его нервную систему принудительно перезагрузили, послав в мозг повышенное электрическое напряжение, отчего его связь между нейронами была вынуждена понизить его пессимизм.

Старая дверь заскрипела, когда Шелби толкнула ее, внутри было темно как ночью, шерстяные тяжелые шторы плотно закрыты, единственный свет в компактной кухне был от лампы, напоминающей «глаз» шахтерской каски, ее света не хватало, чтобы осветить все. Мебель была скудная, дешевая и старая, полная противоположность ценным вещам, среди которых он вырос в «Истерли», хотя он полагал, что полки с трофеями победителя гонок из стерлингового серебра имели какую-то ценность, конечно, но в общем были ничем.

Вырвавшись из ее рук, он потащился к своему креслу, ветхое Арчи Банкер, глубокое, принявшее форму его тела, с выпирающем колдобинами сиденьем. Он откинул голову назад и попытался дышать ртом, пытаясь не делать больших вдохов, чтобы не появлялась боль в ребрах.

Но дергание его ноги заставило опустить его глаза вниз.

— Что ты делаешь?

Белокурая голова Шелби склонилась к его ботинку, и ее рабочие руки быстро справлялись со шнурками, он так не мог бы.

— Я снимаю ботинок, мне кажется с вашей щиколоткой совсем плохо.

Эдвард открыл рот, саркастические слова так и крутились у него на кончике языка.

Но Бог не дал ему ничего сказать, поскольку ботинок с дикой болью был снят.

— Черт побери!

— Мне кажется, вы ее сломали.

Вцепившись руками со всей силы в подлокотники кресло, его сердце ударилось о ребра. И когда все это прошло, он закряхтел.

— Я подгоню свой грузовик…

— Нет! — проскрежетал он сквозь стиснутые зубы. — Ты не сделаешь ничего подобного.

Шелби подняла на него глаза, сидя на полу, и где-то глубоко в своем сознании он отметил, насколько редко было для нее встретиться с ним взглядом. Она всегда была готова парировать его словесные удары, но редко смотрела ему в глаза, стараясь не задерживаться взглядом.

Ее глаза были… необычными, обрамленные густыми, темными, натуральными ресницами, и в ее небесно-голубых глазах присутствовали вкрапления рассвета.

— Если вы не поедете в больницу то, как позвонить вашему личному врачу? И не притворяйтесь, что у вас его нет. Вы — Брэдфорд.

— Нет, дорогая.