Доля мастера

Осталось перелететь небольшой лесок – и вот, уже виднеются на высоком холмистом берегу восемь всемирно известных башен – как писал в своих путевых заметках один странствующий барон: «С дальних подступов их вполне можно принять за вышедших в дозор исполинов в пылающих золотом шеломах». И он ничуть не преуменьшил на сей раз – многочисленным врагам не удавалось занять эти холмы с тех пор, как шесть сотен лет назад второй из династии великих князей Вершицких окружил свой престол легендарной белокаменной крепостью.

Города растут, как ракушка улитки: по спирали; от центра – вширь. Так и Вершица – за спокойные и богатые столетия оброс могучий детинец многочисленными слободами и торжищами, во все края света шли из города лучи государственных трактов.

Не утихала здесь жизнь, лишь краткую передышку разрешала себе – вот и сейчас, из тумана предрассветных грёз проступала обычная деловитая толкотня столицы поистине великого княжества: ползли от застав подводы с товарами, курился над пекарнями дымок, служки шебуршались в храмах, скрипели в купеческих домах ставни да бренчали в лавках ключи под протяжные зевки приказчиков.

Ласточка сделала ещё один виток над пробуждающимся Подолом, заодно подкрепившись кстати попавшейся мошкой – позади всё чисто, а часовым и подавно не до шныряющей по своим делам птицы.

Она ринулась вниз, по широкой дуге обогнула юго-западную башню и на бреющем полёте пересекла мощёный булыжником двор. Шмыгнула за конюшню, пролетела по галерее крепостной стены к главному храму крепости. По пути уловила сладкий дух свежей выпечки из дворцовой кухни, наметив себе потом непременно тут поживиться, и устремилась к белёному зданию, расположившемуся во дворе с типичными для местных строений широтой и основательностью.

Ласточка выплела ещё две изящные петли вокруг – над крышей и вдоль окон. На общем светлом фоне дома заметно выделялось приоткрытое слуховое окошко – туда-то птица и влетела.

На чердаке царили сумерки, тишина и прохлада. Ласточка устроилась на стропиле: отдышаться, оглядеться, прислушаться: ход на чердак так же предусмотрительно открыт, из него тянет чуть влажным теплом и уютным ароматом кофе – в доме либо уже проснулись, либо так и не ложились ещё. Впрочем, если хоть немного знать ту, к кому спешила вестница, последнее всё же вернее. Ну что ж, за дело?

О, да тут неизвестно чем больше пахнет – тайной или нервной бессонницей! Но чернокрылая птица в полном соответствии со служебным уставом и здравым смыслом не совала клюв в секреты хозяев слишком глубоко: надо будет, сами попросят! По-прежнему не выпуская из внимания всё окружающее пространство, ласточка пронеслась по узкому коридору в самый дальний его конец, где виднелась приотворенная дверь.

Птица знала – там, у изящного бюро из драгоценной полярной берёзы сидит удивительной красоты женщина – великая княгиня Алиса. Сидит и при ломком свете двух свечей аккуратно пишет что-то, иногда поднося к глазам крохотный белый платок.

– Диль-тиль-трррррри!

Хоть и ждала этого приветствия женщина, но вздрогнула: сказалось напряжение, в котором жила с рождения второй дочери.

Впрочем, почти тут же нетерпение её оказалось задавлено – и простая аристократка не имеет права на такую роскошь, как прилюдная демонстрация чувств, а уж супруга государя и подавно. Неторопливо качнулся клакспапир, промокая излишки чернил с недавних строчек, закрылись рукопись и чернильница, перо опустилось в изысканной работы фарфоровую подставку. Только после этого Алиса величаво поднялась из-за бюро и посмотрела на вестницу.

Всё дальнейшее также происходило в полной тишине. Ласточка пошуровала клювом в грудном оперении, выдернула оттуда пушинку и бережно опустила её на узкую, в предательских блёстках пота ладонь повелительницы. Та медленно закрыла кулачок, прижала его к сердцу и словно в молитвенном благоговении опустила веки.

Это был единственный момент в работе, который ласточка не то, чтобы не любила, а попросту не выносила – да не даст соврать пресветлый Эрмий: лучше десять раз без передышки слетать из конца в конец и обратно, чем присутствовать при распечатке секретного послания. Но имперская почтовая служба – занятие не для слабонервных болтунов. Да, в любом случае, ласточка оставила бы своё мнение при себе даже под пыткой: на гонцах лежало заклинание, помогавшее им в случае чего быстро и безболезненно умереть, но не выдать хозяйских тайн и не запятнать ни одного имени, своего в том числе.

Человек – не единственный зверь, которому дано притворяться: ведь иной раз попросту не выжить, если не замаскироваться хорошенько… да хотя бы и осе под тигра! Однако на сей момент за крылатой посланницей никто не следил, и она могла позволить телу вести себя так, как тому хотелось. Вонзились в обивку кресла коготки, встопорщились перья – на дать ни взять, ёж в птичьем обличье. Хвала милостивым небесам, единственная, кто могла бы видеть это жалкое зрелище, пребывала в жемчужно-сером мареве транса и под столь тягостные для ласточки вибрации магии одну за другой снимала с зачарованного письма печати заклятий.