Долина белых ягнят

— Почему тогда он не отвел руку, которая несла ложку дегтя? Он видел — не предотвратил. — Чоров явно не хотел соглашаться.

— Ты все упрощаешь…

— Товарищ полковой комиссар, разрешите закладывать лошадей? — прервал разговор Нарчо.

«Как точно малыш чувствует время, — подумал Кошроков. — Действительно, скоро светать начнет».

— А спать не будем, ординарец? — улыбаясь, спросил комиссар. — Мы ведь не на войне. Противник на нас не наседает. Давай малость отдохнем, милый, а?

— Есть, — по-солдатски ответил Нарчо и повернулся к двери, а сам обиженно подумал: «Зачем «милый»? Так ведь не говорят командиры своим подчиненным». Мальчику очень хотелось выглядеть в глазах взрослых бойцом, готовым отправиться на фронт хоть сейчас, с этой свадьбы.

Кошроков понимал — настала пора завершить пиршество. Бухгалтер не зря беспокоится. Послать-то за лошадьми некого. Директор, бухгалтер и Нарчо — вот и весь штат конзавода. Самому ехать в Ростовскую область с больной ногой невозможно. Бухгалтер стар, да и в лошадях не совсем разбирается. Кошроков еще раз достал телефонограмму, внимательно перечитал ее, соображая, сколько дней понадобится на то, чтобы добраться до места, где их ждет маточное поголовье. Ясно, этот конзавод не в городе.

Гости шумно и долго расходились. Доти вместе с Оришевым провожал их. Потом полковник с Батырбеком еще долго прохаживались по двору.

— Кулов действительно сказал что-то плохое о Нацдивизии? — Кошроков все еще не мог поверить словам Чорова.

— Нет. Я не слышал. Вокруг Бештоева действительно шли разговоры.

— Гм, Бештоев… Нельзя же по одному предателю судить о целой дивизии.

Они еще потолковали между собой, потом улеглись.

Спал комиссар недолго. Вместе с ним пробудился и Оришев.

— Гость плохо спит — значит, недоволен хозяином. Доти Матович, не холодно ли тут? — Батырбек бодрился, хотя почти не сомкнул глаз. Ну, ему не привыкать. Днем подремлет где-нибудь украдкой и перебьется. — Я думал, отдохнешь, как следует, после вчерашнего. Все в доме спят — хоть по одному вытаскивай за ногу.

— А ты? Ты что — дневальный по сонному царству?

— Я что? Я крестьянин. Когда бы ни лег, а встать должен с петухами. Иначе проспишь все дела. Тебя нога не беспокоит?

— Болит, конечно, — Кошроков приподнялся, но одеваться не спешил. Китель висел на спинке стула. — Садись. Признаться, я рад, что и ты не спишь, надо поговорить. Не о свадьбе, правда. Свадьба была по военным временам отличной.

— Какая это свадьба! — Батырбек махнул рукой. — Вот раньше были свадьбы — сплошное разорение. Обе семьи готовились месяцами со всеми близкими и дальними родственниками. Двор напоминал бойню… Забивали всякую живность — и свою, и дареную. А тут война. Перед людьми совестно. В других домах погибших оплакивают, а мы веселимся.

— Жизнь, дорогой мой, нельзя остановить. Она не считается ни с чем, идет в обнимку со смертью. Слышал песню? И на фронте люди, бывает, женятся. А ведь никто не дает гарантии, что они выживут в этой войне. Под артогнем спят — не добудишься. Как твои молодожены. Они, видимо, к полудню встанут.

— Айтек уже давно на ферме.

— Да что ты! — Гость был искренно удивлен и огорчен. — А я хотел с ним потолковать.

— Обычай. Как ни сладок сон с милой, солнце не должно застать новобрачного в постели. Иначе он не мужчина.

— Суров наш обычаи. Суров, нечего сказать.

— Но вообще-то Айтек должен вернуться к завтраку.

— Отлично. Но сначала я с тобой посоветуюсь. Может быть, с моей стороны это бестактно и я не учитываю твоих планов…

— Располагай мной, Доти Матович. И советом и делом я готов быть полезным тебе.

— Хочу забрать Айтека.

Батырбек побледнел. Руки, спокойно лежавшие на коленях, задрожали, принялись нервно теребить полу солдатской телогрейки. Посуровели, сузились глаза.

— Как это забрать? За что?

— Бог с тобой! — Кошроков нарочито громко засмеялся, сообразив, что понапрасну напугал человека. — Ты не понял. Я хочу предложить ему поступить ко мне на работу. Конечно, с твоего разрешения.

У Батырбека отлегло от сердца.

— На работу? Так бы сразу и сказал. Возьми хоть сегодня. — Он махнул рукой, расхохотался, вытер платком пот, выступивший на лбу. Встал, прошелся по комнате, чтобы отдышаться, глянул в окно. На дворе шла его жена с подойником.

— Так ты не возражаешь?

— Бери. И сноху бери.

— А как же иначе? Не разлучать ведь их. И для нее дело найдется. У меня большое хозяйство, дай срок — поставим конзавод на ноги. — Кошроков обрадовался, что Оришев готов отпустить к нему сына. — Квартирку дам. Пусть живут, работают.

— Я не против. Табунщик он отменный. Ты не подумай, что я хвалю, потому что он мне сын. В лошадях разбирается, любит их.

— Вот это главное. Человек должен любить лошадь. Да ее и нельзя не любить. Умнейшее и благороднейшее животное… — Гимн лошади прорвался. Нарчо принес небольшой дорожный несессер с бритвенными принадлежностями, хотя об этом его никто не просил, и снова удостоился похвалы за сметливость. Он не забыл даже прихватить кружку с горячей водой и тазик.

— Ты настоящий ординарец, знаешь свое дело!