Долина белых ягнят

— Замолчи. Пусть твой рот, что произносит эти слова, будет полон шоколадом. Только молчи. Молчи. Загубишь себя… Мисост, да пошлет ему аллах долголетие слона, не переносит хулы. Молчи. Тебя зовет сам бургомистр. — Питу не мог выговорить мудреное слово и произносил его на кабардинский лад: стукмистр.

— Стук-мистр! Подумаешь, наместник Гитлера! В шубе всех должностей ходил Мисост, ни одна одежда не была ему впору. Может быть, гитлеровский наряд пойдет ему больше…

— Большевистская мать! — Питу повысил голос, чтобы заставить Хабибу говорить о Мисосте почтительно или вовсе замолчать. — Услышит кто-нибудь твои непристойности. Бургомистр не простит. Клянусь аллахом, он заполнит твой рот не шоколадом, он накормит тебя перцем. С кровью выплюнешь последние зубы. Ты думаешь, я пришел слушать болтовню? Я с тобой разговариваю по старой памяти. Мне велено не болтать, а доставить тебя и твою дочь Апчару. Ее комсомольская рука начертала на гробе: «Подарок Гитлеру». Два слова стоили жизни невинного человека. Мисост разузнал, кто тут замешан, кто подстроил злое дело… Где Апчара?

— Какое ему злое дело подстроила Апчара? Разве моя дочь перешла ему дорогу с пустыми ведрами?..

— С пустыми ведрами! С гробом перешла… Где она?

Хабиба поняла, что произошло что-то страшное и Апчаре грозит опасность.

— Где она? Да разве я знаю? Ушла. Может быть, в городе, может, подалась куда еще. Нынче дети не спрашивают у родителей. Цыпленок еще не вылупится из яйца, а уже кудахтает. По взрослым я не плачу. Оставили бы мне внучку, а сами куда хотят… Что у твоего Мисоста, от мяса Хабляши живот расстроился?

— Хабиба-свет! — Питу вскинул автомат.

— Стреляй. Аллах в благодарность выпрямит твою спину…

Питу был не рад, что пошел сюда. Он зло закинул автомат за спину, и тот больно ударил его по горбу.

Хабиба накинула на плечи большой платок и пошла в управу. Она не закрыла ни дверей, ни ворот. Во дворе нет никакой живности, кроме кур. Да и тех осталось несколько штук.

Питу не хотелось, чтоб Хабиба шумела. Люди выглядывают из домов, слушают, глядь, и припомнят ему…

Он говорил вполголоса:

— Хабиба-свет, я не по доброй воле. Заставили. Меня всегда кто-нибудь заставлял. Что я могу? Клянусь хлебом-солью, что я ел у твоего очага, я готов пальцы отрезать ради Апчары. Она мне зла не делала. Красивая, умная. Говоришь, ушла. И слава богу. Скажут мне «ищи», клянусь, я буду так искать, чтобы вовеки ее не найти… Можешь даже сказать, где она скрывается.

Хабиба испытующе посматривала на Питу.

— Сказать тебе, где она?

— Не говори, если не доверяешь. Не говори.

— Только аллах знает, где она. А мне он не дал знать и тебе не даст. Может быть, Апчара подалась к нашим. Красная Армия-то недалеко, за Тереком. Аллах позволит дожить нам — увидим своих, встретим наших с чистыми лицами. А вот как ты их встретишь, какими глазами будешь глядеть?

Гергов уже думал об этом. Потому он сейчас и идет по левой стороне, уступая женщине правую. Пусть все видят, как он почтительно относится к Хабибе.

— Я не сам пошел за тобой, меня послали, и ты бы пошла на моем месте…

— Не пошла бы, — опять громче, чем надо, отвечала Хабиба. — Жизнь, что враг тебе сохраняет, не награда, а позор. Из рук врага я хочу лишь смерти. Мой сын отомстит за меня…

Питу пригрозил:

— Арестованной нельзя говорить. Клянусь, ты арестована.

— Кто меня арестовал? Ты! — закричала Хабиба. — Да будет твое имя начертано на двери Гитлера. Они оценят твои заслуги. По кабардинской земле не ходил еще мужчина, который с оружием в руках конвоировал женщину. Слава аллаху, кабардинки не рожали таких сыновей. Ты — первый. Горе твоей матери. Пусть она отдаст собаке грудь, которой кормила тебя…

Питу понял, что Хабиба не замолчит. Он отошел от нее на несколько шагов и сделал вид, будто не слышит слов, которые градом сыпались на его голову. Около управы он сделался суровым и направил на Хабибу автомат. Озирался по сторонам. Ему казалось, что все на него смотрят, чтобы запомнить, а потом, когда вернутся свои, учинить расправу над ним. А свои, пожалуй, вернутся. Немцы давно топчутся у Моздока и у Эльхотова. Кавказский хребет встал им поперек пути. Горы не сдвинешь с места. Немцы сами не верят, когда говорят: «Красная Армия — капут». Немцы говорят, что Красная Армия уничтожена, но кто же их тогда не пускает дальше? Немцы выдают желаемое за действительное. А если кто идет на обман — у того дело непрочное. В гражданскую войну тоже так было. То шариатцы, то деникинцы… так взбалтывали воду в колодце, что муть не успевала осесть, не разберешься, кто правду говорит, кто обманывает.

На доме, где помещался сельсовет, над входом написано фиолетовыми чернилами на фанерке: «Бургомистр». Хабибе все равно, что написано, читать она не умеет. Училась когда-то по-арабски, но давно все забыла. Был бы жив Темиркан, может, и научилась бы грамоте. Как раз в этом доме был тогда ликбезпункт.