Долина белых ягнят

Из смежной комнаты, как и вчера, доносились мужские голоса, но по разговору было слышно, что там не застолье, а заседает комиссия по проведению курбан-байрама. Пришельцы хотели внушить населению, будто они принесли на Кавказ полную свободу и полное равенство.

Выпроводив пчеловода, Мисост обратился к Хабибе:

— Ну!

Хабиба молча развязала платок и высыпала на стол кучу денег, разложенных по достоинствам бумажек. Каждая пачка перевязана веревочкой или тряпочкой.

Мисост выдвинул ящик стола, где лежали уже другие пачки денег, и небрежно запихал эти пачки дальше, освобождая место для новых.

Он загреб деньги и уже хотел, не считая их, высыпать в ящик, но испытующе посмотрел на Хабибу.

— Пять?

— Восьми червонцев не хватает. — Врать Хабиба, конечно, не могла.

Мисост привскочил и убрал руки от денег, словно это были не пачки замусоленных, с оборванными углами бумажек, а раскаленные камни. Глаза его сделались злыми.

— Не тебе ли говорил: на рубль меньше — не возьму? Думаешь, в прятки я играю с тобой? — Мисост затрясся от злобы, ноздри расширились, лицо побагровело. Он выпрямился, стараясь казаться грозным и внушительным, но роста не дал ему бог столько же, сколько отпустил лицемерия и наглости.

— Ты думаешь, я в прятки с тобой играю? Я тебя хотел пощадить. С Темирканом у меня был бы другой разговор. С Темиркана я деньги брать не стал бы. Первая пуля вот отсюда… — Мисост выхватил пистолет и показал коротким заскорузлым пальцем на срез дула. — Видишь эту дырку? Первая пуля отсюда предназначалась бы ему. За душегубство: сколько достойных людей аула он сгубил, иных на месте, а иных сослал на Соловки. За это его надо было десять раз расстрелять. Расстрелял — воскресил, расстрелял — воскресил, расстрелял — воскресил. Вот так. Десять раз. Но он вовремя убрался, и теперь это не в моих силах. Зато для тебя я подыщу смерть… Я тебя заживо похороню. Заживо. Поняла?

Мисост не кричал. Он говорил почти шепотом, и тем страшней звучали его слова. От своих слов, от сознания того, что он может вот так говорить с Хабибой, Мисост чувствовал, как утоляется жажда мести. Он взял пистолет за дуло и рукояткой ударил Хабибу по лбу. Женщина покачнулась, но удержалась на ногах. Над переносицей брызнула кровь, струйками полилась по лицу.

Хабиба про себя твердила: «Господи, дай силу устоять, Темиркан, видишь, я гляжу врагу в глаза, я не кричу, не плачу…» У нее закружилась голова. Она стала шарить руками сзади себя, ища стенку, чтобы на нее опереться.

— Висеть тебе на дереве. Висеть, пока вот эти наглые глаза не выклюет птица. Висеть вместе с дочерью. Мы ее найдем. Не провалилась она сквозь землю. Пока посидишь в подвале, а потом устрою вам встречу на одном дереве…

На шум из смежной комнаты вышел молодой кабардинец, одетый в новенькую немецкую форму. Мисост, видимо, хотел показать гостю свое усердие, подошел к Хабибе, чтобы еще раз ударить ее по лицу, уже залитому кровью, но гость остановил его:

— Коммунистка?

У Хабибы круги перед глазами. Она не видит человека, стоящего перед ней. Видит только расплывчатую тень. В ушах гудит, будто она стоит у Чопракского водопада. Но голова у нее ясная. Только бы не упасть, не нарушить обет омовения, сохранить чистоту.

— Пусть водкой с мылом обмоют мой прах, не боюсь сказать: я — коммунистка, — ответила Хабиба тени перед своими глазами. Она ждала удара, его не последовало. Молодой кабардинец не знал, что значит обмыть прах водкой с мылом, но Мисост это понимал. Кабардинцы обмывают водкой труп заразного больного. Обмывать такой труп не берется даже мулла. Для этого нанимают небрезгливого человека. Хабиба не была коммунисткой, но она понимает, для чего наговаривает на себя. Ей надо умереть раньше, чем она увидит Апчару, висящую на дереве.

— Партбилет есть? Покажи. — Спрашивающий, видимо, догадался, что женщина врет. — На, вытри, — взял со стола и протянул ей платок, в котором она принесла деньги.

— Мое сердце — мой партбилет. — Хабиба прижала ладонью рану на лбу и наконец взглянула на человека.

Туман рассеивался перед глазами, красные круги исчезали. Человек, стоящий перед Хабибой, показался знакомым. Мельник Шабатуко стоял перед ней, но только одетый в немецкую офицерскую форму. Нет, не мог этот человек быть мельником Шабатуко. Таким молодым мельник был во время гражданской войны, когда и Хабиба была молодой. Но тогда кто же? И память воскресила для Хабибы один ветреный зимний день тридцатого года. С Темирканом возвращались они тогда с похорон, и с ними была четырехлетняя Апчара. На станции Прохладной они собирались сесть на поезд до Нальчика. Холодная и голодная была та зима. Правда, самой Хабибы голод тогда не коснулся. С похорон она везла тогда даже целую корзину с яствами: с лепешками, пирогами и сладостями — родственники, по обычаю, надавали ей на дорогу.