Долина белых ягнят

Около станции Прохладной оказалось несколько лагерей. У разбитого вокзала пленные восстанавливали железную дорогу. Тщетно искал Бекан Чоку среди несчастных людей, работающих под конвоем. Целый день он просидел у ворот лагеря, глядел во все глаза. Из развалин школы, огороженной колючей проволокой, выходили заключенные, строились по четыре. Конвоиры пересчитывали пленных, как баранов, кричали, отставших прикладом сбивали с ног. Голодные, изможденные, заросшие, заляпанные грязью, в лохмотьях, сквозь которые проглядывало голое тело, люди едва передвигали ноги.

У ворот их снова пересчитывали, будто кто-то мог сбежать, пока шли по лагерю.

Бекан старался не пропустить Чоку. Сам он стоял так, чтобы заключенные его тоже видели. Сына узнать среди этих несчастных трудно, но Чока узнает Бекана и голосом или жестом даст знать о себе. Пусть убьют, пусть собак натравят на него, но кто удержит Бекана, если увидит Чоку?!

Второй день Бекан дежурил у ворот лагеря. Конвоиры — немцы и бывшие пленные, добровольно согласившиеся служить немцам, — близко не подпускали к себе старика, а на его робкие вопросы отвечали бранью и угрозами. Лишь в последнюю минуту Бекан узнал, что есть еще третий лагерь, где пленных содержат под открытым небом, а днем заставляют работать «смертно». Тут Бекан вспомнил слова Питу, будто Чоку приняли за начальника штаба партизанского отряда. Где же ему быть, как не среди смертников?!

Лагерь находился далеко за железной дорогой в глухой степи. Охрана располагалась в домах бывшего совхоза, а заключенные содержались за высокой проволочной оградой.

На третий день рано утром Бекан поехал туда. Сырой холодный туман окутывал степь. Его клочья летели низко над землей, словно лизали и черную дорогу, и черные поля по сторонам от нее. Временами в клочьях и клубах тумана попадались разрывы, и тогда тусклое солнце взглядывало на землю. На короткий миг загорались капли воды на поникших и переломанных стеблях неубранной пшеницы, на осыпавшихся колосьях. Начинал светиться тогда и тонкий ломкий ледок на лужицах, похрустывающий под копытами коня и под колесами. Казалось, и солнце тоже что-то ищет, выглядывая на землю, как ищет Бекан, едущий по этой незнакомой, неизвестно куда ведущей дороге. Туман колыхался над землей вправо и влево, словно был на привязи. После ужасных дежурств около лагерных ворот и бессонных ночей Бекану сделалось зябко. Мозглый туман пропитал шубу и проникал сквозь нее до самого тела.

Бекан терял надежду напасть на след Чоки, но чем больше он ее терял, тем больше в глубине души надеялся на лучшее. Может, Чока и не сидит в лагере. Может, ему удалось перемахнуть через хребет. Но тогда почему Азрет Кучменов заговорил о нем? Бекан беспомощен еще и потому, что плохо у него с языком. Надо спрашивать, вступать с людьми в разговоры. По-русски еще кое-как кумекает старый седельщик, а по-немецки — ни слова.

Послышался отдаленный многоголосый собачий лай. Бекан прислушался. Лошадь, взмокшая и выбившаяся из сил, навострила уши. За туманом не видно ничего, но, судя по голосам, собак много и собаки эти — горластые овчарки. Вскоре показался поселок. Бекан вспомнил это отделение зерносовхоза, где жили девушки, сооружавшие оборонительную линию. Значит, здесь немцы разместили лагерь военнопленных. Поселок, затерянный в безводных землях, состоял из двух десятков одинаковых домиков, вытянувшихся в одну улицу. Один дом побольше других, с верандой. Здесь была контора. Теперь стекла на веранде все выбиты. Бекан не рискнул выезжать на середину улицы и остановился около хижины, вросшей в землю на самом краю поселка. Над ней курился дымок, иначе и не подумал бы, что в этой мазанке, облупленной по углам, с заклеенным пожелтевшей бумагой оконцем, живут люди. Дальше по улице около других домов стояли немецкие грузовые машины.

Седельщик осторожно, стараясь быть незамеченным, подъехал к облюбованной мазанке, постоял несколько минут, прежде чем постучаться, прислушался. Тихо. Только за поселком в тумане разоряются собаки. Оттуда доносится брань, громкие окрики. Здесь, здесь Чока. Бекан подошел к мазанке, к двери из двух грубо сколоченных досок, и негромко постучал кнутовищем.

Дверь скрипнула. Седельщик ожидал увидеть хозяйку, а вместо нее сверкнула русая головка. Ребенок, увидев незнакомого человека, юркнул назад, оставив дверь открытой. На седельщика пахнуло затхлостью, сыростью. В дверном проеме показалась женщина в зеленом армейском ватнике. Голова повязана черным платком.