Долина белых ягнят

Бекан хотел сказать: «Мой добрый сын, люди рождаются от людей. Звери рождаются от зверей. На земле нет ничего священней, чем материнское молоко. Ты человек. Оставайся человеком, будь верен материнскому молоку. Тебя родили не звери, а люди. Они наверняка добрые люди. Им хотелось, чтобы их сын походил на них. Ты будешь походить на них, если поймешь мое горе, поможешь мне, старику, вызволить единственного сына. Других детей у меня нет. От тебя зависит, будет ли продолжаться мой род или никто больше не станет зажигать огонь в моем доме, когда меня не будет в этом мире. Помоги мне, сын. Убеги и ты вместе с моим сыном. Не служи врагу. Я укрою тебя от их глаз. В пещерах тебе будет слаще, чем у них. Захочешь, потом вернешься к нашим. Захочешь — живи в ущельях, пока земля очистится от зверей. А она очистится обязательно. Ком грязи на колесе держится, пока колесо не закрутится быстрее…»

Пока старик успокаивался, Апчара достала из мешка бутылку с аракой, чурек, сыр и курицу. Она сразу налила большую кружку араки и протянула охраннику.

Парень, которого хозяйка называла Федей, взял помятую цинковую кружку, но пить не торопился. Он понюхал и опустил руку. Уставился в пол. Видимо, слова старика чем-то задели его черствое сердце. От простых человеческих слов он отвык. С волками и жил по-волчьи.

— Пей, сынок. Воллаги, там нет яда, — сказал Бекан, боясь, что доброволец подозревает отраву. Бекан хотел в подтверждение своих слов глотнуть из кружки, но кружка была опрокинута залпом. Доброволец вытер губы и закурил, Апчара пододвинула ему курятину.

— Я, кажется, знаю твоего сына, — неожиданно сказал доброволец. — Его захватили вместе с работниками НКВД. Когда гитлеровцы дознались, что в их руки попали не простые военные, а работники НКВД, к ним было проявлено «особое» внимание. Их привезли на крытой машине. Все они были одеты очень прилично — новенькое обмундирование комсостава. Им сразу принесли тряпье и приказали переодеться, а затем поставили к стенке со связанными за спиной руками. В самую последнюю минуту кто-то приказал не торопиться с расстрелом. Видимо, о них следовало доложить по инстанции. Узников затолкали за баню, в яму для воды. Охране было приказано не выводить их даже на работу и не спускать с них глаз. Я сам бросаю им в яму утром четыре початка кукурузы и четыре початка на ужин. Должен был приехать следователь гестапо, но почему-то до сих пор его нет. Смертники, — заключил доброволец, взял курицу и, придавив окурок каблуком, стал есть. — О твоем Мутаеве говорят, что он начальник партизанского штаба.

— Никакой он не начальник, — стала убеждать Апчара. — Он начальник штаба пастбищ. И вовсе он не работник НКВД. У нас каждую весну гоняют скот на горные пастбища. Вот он и следил, чтобы каждый колхоз держал свой скот на отведенных ему участках. Поддерживал порядок среди животноводов, занимался снабжением их, и только. Если не верите, вот, у нас даже есть документ. — Апчара достала бумагу, на которую они так надеялись, и протянула добровольцу.

Федя в одной руке держал курицу, а в другой — бумагу. Поднес ее к коптилке, пробежал по коряво написанным строчкам, но бумага вызвала у добровольца только ироническую усмешку. Он ее вернул, как никчемный лоскут.

— Больше повредит, чем поможет, — налил еще самогону в кружку и выпил.

— Неужели невозможно доказать, что Чока не работник НКВД? Можно же расспросить, — наивно подсказывала Апчара.

— Кого? О них донесли, что они важные птицы.

— Федь, неужели ничего нельзя сделать? — вмешалась хозяйка.

Доброволец молчал и ел.

«Все пропало, — думал Бекан, — резолюция, на которую возлагалось столько надежд, оказывается — пустая бумажка. Лбом скалу не расшибешь».

Когда бутылка опустела, доброволец стал обуваться.

— Ну вот что. Я пойду. Попробую. Надо сначала выяснить кое-что.

— О, аллах видит! Аллах запомнит твою доброту!

— Ждите меня. Но не высовываться. Нос обрежут!

КОЛЮЧАЯ ПРОВОЛОКА

Время остановилось. Бекану не сиделось на месте, и он, несмотря на запрет, несколько раз выходил на улицу. Темно, словно накрыли тебя черной буркой. Слышен собачий лай. Бекан сквозь ночной мрак старается увидеть хоть что-нибудь. Падает редкий снег. Слышно, как жует Пох, фыркает, разгребая мордой сено в двуколке. Кто-то едет. Нет. В стороне проскрипела груженая подвода. Везут очередную партию трупов, подумал Бекан. Федя как провалился. Неужели где-нибудь спит после сытной еды и самогона? Старика начинало знобить, и он заходил в дом.

— Не видно? — теряла терпение и Апчара.

— Воллаги, провалился сквозь землю…

— Придет, — успокаивала хозяйка. — С виду он суров. А сердцем участливый. Хоть он и называется доброволец, но не по доброй воле подался к ним. По ранению. Труповозом значится. Говорит, в Керчи попал в плен.

Апчара вспомнила Локотоша, рассказывавшего о керченской катастрофе. Сам Локотош переплыл пролив на бревне.