Долина Безмолвных Великанов

Но сильнее всего остального на его чувства воздействовала река. По мере того как уходили минуты, она все больше казалась ему живым существом. Он слышал, как она журчит и играет под днищем баркаса. И одновременно с этими звуками ощущалось нечто иное и менее осязаемое: трепет, дрожь, пульсация могучего потока, жизнь реки, медленно и плавно несущей свои воды в непроницаемом мраке между берегов, покрытых дремучими лесами. Кент любил повторять: «Нетрудно распознать, как бьется сердце реки, — надо только уметь его слушать!»И он слышал его сейчас. Он чувствовал его. Ни дождь не мог его заглушить, ни плеск вычерпываемой за борт воды, и темнота не могла скрыть его от внутреннего взора, горевшего, словно пылающий уголь, в душе Кента. Река всегда приносила ему утешение во времена одиночества. Для него она превратилась в одухотворенное существо, олицетворяющее надежду, мужество, товарищество — все, что в конечном счете являлось истинно большим и великим. И этой ночью — ибо он продолжал воспринимать окружающую темноту как ночь — душа реки, казалось, нашептывала ему нечто вроде торжественной победной песни.

Он не мог проиграть. Таково было ощущение, властвовавшее над всеми его мыслями. Никогда еще его пульс не бился с большей четкостью, никогда еще чувство предопределенности так уверенно не охватывало его; Странными и даже нелогичными казались ему опасения, будто полиция может схватить его. Сейчас он представлял собой нечто большее, чем человек, в одиночку сражающийся за свою свободу, большее, чем некая особь, отстаивающая свое право на существование. Нечто неизмеримо более ценное, чем свобода или жизнь сама по себе, ожидало его в маленькой каютке, укрытое там во мраке. А перед ним лежал целый огромный мир! Их мир! Он особенно подчеркивал это. Тот мир, что в иллюзорных и нереальных мечтах всегда был неотъемлемой частью его жизни! Они исчезнут в этом мире. Никто никогда не отыщет их. И прелесть и величие солнца, звезд и широких и привольных просторов Богом благословенной страны всегда будут с ними!

Маретт олицетворяла собой реальность тех планов, которые теснились в его голове сейчас. Кент не тревожился о том, что она скажет ему завтра или послезавтра. Он верил, что, когда она расскажет ему обо всем и он протянет к ней руки, она бросится к нему в объятия. Что бы ни произошло в комнате Кедсти, ничто не сможет помешать ему раскрыть перед ней свои объятия. Он знал это. Такова была его вера, сильная, как могучий поток под днищем баркаса, упрятанный в призрачно-сером полумраке наступающего рассвета.

Тем не менее он не рассчитывал на легкую победу. Пока он работал, вычерпывая воду, его воображение рисовало ему всю Долину Трех Рек от Пристани до Форт-Симпсона и то, как ему придется справляться с ситуацией, сложившейся в связи с их побегом. Он предположил, что люди в поселке не заглянут в дом Кедсти, по крайней мере, до полудня. Потом для обследования реки отправят, очевидно, полицейский моторный катер. К середине дня между катером и их баркасом будет разрыв в пятьдесят миль.

Перед наступлением сумерек они пройдут через Пучину Смерти, где Фоллет и Ладусьер состязались в безумных гонках из-за любви. А в нескольких десятках миль ниже Пучины находится болотистая местность, где он сможет надежно укрыть баркас. После этого они отправятся в путь через всю страну на северо-запад. Дожить бы до следующего рассвета — и они будут в безопасности. Вот на что он рассчитывал. Но если дело дойдет до борьбы — он будет бороться!

К тому времени, как он закончил вычерпывать воду, дождь уменьшился, превратившись в мелкую моросящую водяную пыль. Аромат кедров и пихт стал более ощутимым, и журчащее бормотание речного течения доносилось более отчетливо. Кент опять постучал в дверь каютки, и Маретт ответила ему.

Дрова в печурке догорели, превратившись в кучу раскаленных углей. Войдя, Кент снова опустился на колени и стащил с себя мокрый, истекающий водой дождевик.

Девушка приветствовала его, отозвавшись с койки:

— Вы похожи на большого медведя, Джимс!

В голосе ее звучала радостная, приветливая нотка.

Кент засмеялся, подтянул поближе табуретку и умудрился сесть на нее, причем низкий потолок каютки вынудил его слегка пригнуть голову.

— Я чувствую себя слоном в птичьей клетке, — ответил он. — Как вам там, удобно, маленькая Дикая Гусыня?

— Да. Но как вы, Джимс? Вы же промокли до нитки!

— И так счастлив, что не чувствую этого!

В темноте он едва мог разглядеть фигуру девушки на узкой койке. Лицо Маретт казалось бледной тенью, и волосы ее были распущены, чтобы тепло и сухой воздух скорее высушили их. Он забыл об огне, и темнота в каютке стала еще более сгущаться. Ему больше не видно было бледное очертание ее лица, и он немного отодвинулся, смущенный мыслью о том, что склониться поближе к ней, подобно вору, в этом мраке было бы преступным и бесчестным. Девушка угадала его движение; рука ее протянулась к нему и легонько коснулась кончиками пальцев его плеча.