Долина Иссы

И тогда — надо это понять — она лишилась всего и была отринута в холод, на этот раз навсегда. Пейксва, сознававший скандальность положения и вынужденный выбирать, отдал ее в экономки настоятелю дальнего прихода — такого дальнего, что неизбежность разрыва стала очевидна каждому. В том доме на берегу озера, один на один с желчным стариком, Магдалена не прожила долго — ровно столько, чтобы вернуться в черную ночь, знакомую ей до прихода счастливых времен. Она отравилась, когда ветер свистел в камышах и волна оставляла на гальке клочья белой пены, плещась о дно привязанных к мосткам лодок.

Тамошний настоятель не захотел ее похоронить. Он предпочел дать свою телегу, пару лошадей и возницу, лишь бы избавиться от хлопот.

Последнее путешествие Магдалены — прежде чем она отправилась в те края, где ее встретили дамы былых времен, — началось ранним утром. В вышине плыли клочковатые барашки, лошади бежали бодрой рысцой, на отавах мужчины точили косы, и оселки звякали о металл. Потом по песчаной дороге, между кустов можжевельника, через сосновые рощицы, все выше, вплоть до перепутья, откуда видны три водные глади, скрепленные друг с другом зеленью — как ожерелье из светлых камней. Оттуда опять вниз, в леса, и там, на деревенской улице Магдалена смотрела в полуденные часы на листья старого клена — до той поры, когда тени начали удлиняться, жара уже не мучила лошадей, и можно было ехать дальше. На плотине, выложенной круглыми бревнами, колеса подпрыгивали, хотя лошади шли шагом; раздавался вечерний концерт дроздов; уже открывалось звездное небо, искрящееся вращением сфер и вселенных. Глубокий покой, темно-синее пространство: Кто смотрит оттуда — и видит ли Он маленькое существо, которое смогло само остановить движение своего сердца, течение крови и по собственной воле превратиться в неподвижную вещь? Запах лошадей, лениво говорящий им что-то человек возле нее — и так до поздних вечерних часов. А утром — через холмы, дубравы, уже недалеко, вот уже спуск в долину Иссы, а там, повернувшись к искрам реки в лозняке, ксендз Пейксва читает бревиарий.^[19]

Летом тело портится быстро, и люди удивлялись, чего он медлит, словно ему не хочется отдавать ее земле. Однако когда ее выносили, никто не заметил никакого неприятного запаха — позже об этом факте вспомнили. Он похоронил ее на краю кладбища, там, где земля круто уходит вниз, а узловатые корни держат сыпкую почву.

Проповедь в день Успения он произнес недлинную, ровным, спокойным голосом. Он описывал, как Та, что была непорочна, возносится на небеса — не духом, но вся, такая, какой Она ходила меж людей. Сначала Ее ноги прямо над травой, и, не переступая ими, Она медленно поднимается все выше; дуновение ветра колышет Ее длинное платье — такое, как носили в Иудее, — пока Она не становится лишь точкой среди облаков. И то, что нам, грешным, будет даровано в долине Иосафата, если мы того заслужим, Она уже обрела: всеми земными чувствами, в вечной молодости, Она созерцает лик Всевышнего.

Вскоре после этого Пейксва покинул Гинье, и с тех пор никто о нем ничего не слышал.

XVI

Об этом говорили соседки, опершись локтями о забор. Мужчины молчали, вперив взгляд в щепотку табака, слюнили бумажку и делали вид, что все их внимание сосредоточено на этом занятии. Постепенно нарастала тревога, хотя пока все только искали причины, пытались угадать и остерегались неосторожных слов.

Распространению слухов способствовал прежде всего новый ксендз, Монкевич, — круглый, лысый и нервный. Он перепугался и не смог этого долго скрывать. Почему все время раздается этот стук в стену (по три раза), невозможно было объяснить никакими естественными причинами. После того, что он узнал, в доме ему было не по себе, и он плохо переносил присутствие, проявлявшееся в этом самом стуке или в медленном нажатии на дверную ручку. Он вскакивал и открывал дверь, но за ней никого не было. Он надеялся, что эта явления пройдут, но они, напротив, только усиливались. В плебанию позвали спать ризничего, и с тех пор уже не приходилось ограничиваться догадками. Впрочем, не зная, что делать, ксендз Монкевич вскоре попросил помощи у сельчан. Они собирались по нескольку человек и дежурили по ночам в кухне.